Новодворский спросил настороженно:
– А почему вы решили, что кобызы вытеснят русских?
Ничего такого не замечено…
– Помните группу людей, что пытались к нам прорваться?
То были как раз русские. Узнав, что прибывает президент, воспрянули духом и
пытались к нам со своими жалобами. Но кобызы умеют защищать свои интересы.
Помимо президентской охраны, выставили и свою… Словом, все жалобы получены по
другим каналам. Сейчас подсчитывается, сколько русского населения уже согнано с
их земель…
Громов смотрел настороженно, не верит еще, а Сигуранцев
слегка кивнул, мол, да, это же наши, мы должны их защищать от всяких чужих
гадов.
– Однако же, – продолжил я, – мы не просто
братки, вроде правительства США, что дает защиту своим в любом случае, а всяких
там югославов, сомалийцев или афганцев мочит, даже не утруждая себя доказательствами
их вины. Мы все-таки давайте разберемся, как… люди.
Сигуранцев поинтересовался настороженно:
– Эту поэтическую формулировку как понимать?
– Это не поэтическая, – ответил я. – Люди –
это вид, биологический вид. Если одни особи в нем сильнее, умнее и породистее,
то любой селекционер отберет именно их. Тем более если вопрос становится
жестко: выбрать надо. Или – или.
Громов уточнил с осторожностью:
– В смысле… если я правильно понял, вы ставите вопрос…
гм… очень экстравагантно?
– Это сейчас он кажется диким, – ответил я
хмуро. – Глобализация на марше, не так ли? Народы будут исчезать один за
другим, сливаясь воедино. А если точнее, то поглощаясь более живучим. Сейчас
нам дико о таком подумать, но при жизни наших детей и внуков, что уже ходят в
школы, этот процесс будет в разгаре! Если не на завершающем этапе.
Сигуранцев хмыкнул, но смолчал, а Громов прогрохотал, как
гусеницами по Красной площади:
– Вы полагаете, что выбирать уже приходится?
– Можно подумать, – отпарировал я, – вы еще
не выбрали!
– То я, – ответил Громов мрачно, – а то вы.
В этом «вы» прозвучало еще нечто, кое-какие характеристики,
даже вроде бы эхо ответило привычно, я пропустил мимо ушей, оглядел остальных,
слушают внимательно, но помрачнели, у Новодворского вообще лицо такое, словно бормашина
подбирается к нерву.
– Вам легче, – ответил я холодновато. – У вас
все на рефлексе «свой-чужой». Так решает только компьютер да богомолы, когда
хватают мошек. Но человек должен решать и нравственные вопросы. Мы сейчас не
только правительство, крыша, которая обязалась защищать тех, с кого берем…
– Рэкет…
– Рэкет – когда нелегально, – уточнил я
холодно, – когда конкуренты, именуемые преступностью. А когда за крышу
взимает плату правительство, это уже налоги. Но, повторяю, мы не только
правительство, но и люди. Мы должны решить, как поступить правильно…
Громов бухнул, как будто Полифем швырнул вслед уплывающему
«Арго» скалу:
– Правильно? Выгнать их всех к чертовой матери! Их
приютили, а они еще и ноги на стол?
– Правильно, – возразил Новодворский, – это
позволить им развиваться, как считают нужным. Вообще-то правильнее бы еще и
помочь, но, боюсь, это чересчур для нашего неандертальского правительства.
Лучшему надо помогать, не так ли?.. А кобызы, давайте говорить честно, лучше
нас. Лучше окружающих их спивающихся русских. Лучше… буквально во всем!
Горло на миг перехватило спазмом, я подышал медленнее,
успокаивая нервы, а когда сумел заговорить, сказал почти просительно:
– Вопрос чересчур сложный, чтобы вот так сразу. Мы даже
такие мелочи, как тарифная пошлина на ввозимые велосипеды, решали две недели, а
здесь, шутка ли, попробовать решить: быть или не быть России!..
Громов буркнул неприязненно:
– Ну, это не нам решать.
– Кишка тонка, – добавил Павлов, подумал и
уточнил: – И руки не доросли.
Я покачал головой:
– Как раз не тонка. И не потому, что двужильные, это
Россия по самые ноздри в вонючем болоте, вот-вот захлебнется. А мы – как та
ленивая ворона на ветке, которой только переступить, чтобы наклонить ветку, и
можно ухватиться, вытащить себя из болота. Но можно и не делать шажок: мол, не
глухая я, не слепая, а ленивая просто… Какую-нибудь крохотную Швецию погубить
непросто, а огромную Россию… сама гибнет, нам нужно только ни во что не
вмешиваться.
Новодворский продолжил бодро:
– Так, может, и не вмешиваться в исторический процесс?
Я поморщился:
– Вы слишком приняли на веру марксистский тезис о
неизбежности мировых процессов. Мол, от человеческой воли отдельных личностей
ничего не зависит. Бред! Не будь Гитлера, не было бы и национал-социалистической
народной партии, не было бы ее идеологии. Не будь Наполеона – карта мира была
бы другой. Не создай Мухаммад ислама – мир был бы другим. Не обидь
провинциальный царек в захудалой Македонии своего сына, тот не собрал бы
собутыльников, с которыми перекроил страны и народы! Не создай гениальный Ленин
ударный кулак своей партии, марксизм в России остался бы марксизмом, как и в
Западной Европе, а в России сейчас, как предрекали все расчеты, было бы
восемьсот миллионов населения, а по уровню благосостояния Россия превосходила
бы все страны Европы и захудалые Штаты. Так что не надо о неизбежности. Все
избежно. Я же говорю, мы сейчас как та ленивая ворона на ветке. Сделаем шажок
или нет?.. Разница лишь в том, что ворона просто ленилась, а мы все-таки
решаем, стоит ли помочь вылезти из этого болота, или нехай тонет?
Громов проговорил угрожающим тоном:
– Это слишком кощунственно, я бы сказал, даже обсуждать
такие вопросы. И тон, простите, больно ернический. О таких серьезных и даже, я
бы сказал, скорбных вопросах надо говорить соответствующим тоном и с
соответствующим лицом.
Я кивнул:
– Приношу извинения. В самом деле, переборщил. Но это
от горечи, что дожили… Я увидел, что вот-вот повторится косовский вариант,
когда крохотная диаспора, стремительно разрастаясь, начинает вытеснять местное
население.
Павлов удивился:
– Разве так уж много вытеснила? Я имею в виду, чтобы не
списывать на естественную миграцию…
Громов и Сигуранцев встрепенулись, взглянули одинаково
недоверчиво, но с надеждой в глазах.
– Да, – ответил я. – Пока еще, возможно, не
так уж и много, как в поданных жалобах, но… процесс начался. Давление будет
расти по экспоненте, а наши… черт бы их побрал с их рабской богомольной
покорностью!.. отпора не дадут, как уже не дали. Стеная и плача, соберут
нехитрые пожитки и пойдут от беды дальше, где нет злых кобызов, злых чеченов,
злых казахов…
Громов сказал с неудовольствием:
– Это вы напрасно насчет рабской богомольности.
