На этот раз наш премьер явно готовится выступить с
настойчивым требованием узаконить детскую проституцию. Таким образом, если
верить его словам, сразу повышается отчетность по борьбе, меньше становится
преступности, милиция сможет заниматься ловлей воров, а не арестами
благовоспитанных и творческих людей, которым для удовлетворения сексуальных
потребностей нужно иметь либо связанного ребенка, либо исхлестанную ремнем
женщину.
– Вспомните, Ксенечка, – сказал он
настойчиво, – как бесславно закончилась борьба с курением?.. К примеру, в
Турции рубили головы и выставляли на кольях с трубками во рту, в России еще при
отце Петра Первого за курение рвали ноздри, ставили клеймо на лбу, нещадно били
кнутом на площади и после всего ссылали в Сибирь!.. Но вот разрешили курение, и
– что? Небо рухнуло? Точно так же ничего не случится, если разрешим детскую
проституцию. Просто легализуем то, к чему тянется немалая часть общества…
кстати сказать, наиболее продвинутая, разносторонняя, творческая,
демократическая…
Ксения предостерегающе кашлянула, указала ему глазами, что
дверь в мой кабинет приоткрыта. Новодворский поперхнулся, продолжил уже без
напора, но более убеждающим тоном:
– Ведь сделано было правильно и мудро! Борьбу с
курением сейчас ведут во всех цивилизованных странах, однако начали с мягкой
пропаганды. Она длилась долгие годы, прежде чем ввели первые запреты на курение
в общественном транспорте, а через два-три десятка лет, если не больше, начали
вводить запреты на курение на рабочем месте. Да и то если рядом находятся
коллеги. Вот так надо и с детской проституцией! Сейчас разрешить, а потом… ну,
это решат наши потомки, когда и в каких рамках вводить первые ограничения.
Хотя, может быть, они и не понадобятся. Кто знает, что за мораль будет у наших
потомков?
– И будут ли вообще, – сказала Ксения и улыбнулась
провоцирующе.
– Да-да, – согласился Новодворский
обрадованно, – и будет ли нужна эта мораль?
– Нет, – сказала Ксения, – я имела в виду,
будут ли в таком случае сами потомки…
Я глазами дал ей понять, чтобы заглянула ко мне, закрыл
дверь. Через минуту она вошла, плотно закрыла за собой створку и даже подперла
ее задом, отчего грудь обозначилась четче под тонкой тканью.
– Вызови министра финансов, – велел я, –
министра экономики и министров по нефти, топливу, ресурсам. На вторую половину
дня, сразу после обеда. Гусько пригласила?
– Да, Дмитрий Дмитриевич. Кстати, он уже подходит к
зданию. Через семь минут будет у меня.
– А у меня?
– Как скажете! Могу задержать хоть на час.
– Ну да, – усомнился я. – Даже если кофточку
совсем снимешь, он и глазом не поведет, коммунист! А они – люди железные.
– Ах, господин президент, – сказала она
томно, – что вы такое говорите, как будто видели меня без кофточки… что и
не кофточка вовсе, а блузка от Версаче. Обидно даже…
– Пусть заходит сразу, – ответил я.
Она с укоризной покачала головой.
– Ах, господин президент!.. Оппозицию надо хоть чуточку
держать в приемной. Чтобы помнили, вы не на равных!
– Гусько об этом помнит, – усмехнулся я. – А
тебе хватит и Новодворского. Он любит ошиваться… в коридорах власти.
Она весело подмигнула, исчезла, а еще минуты через три дверь
аккуратно распахнулась, Гусько вдвинулся громадным телом, массивный, солидный,
носорожистый, похожий на оперного певца.
– Здравствуйте, господин президент!
– Здравствуйте, Терен Маркович, – сказал я. –
Присаживайтесь поближе.
В кабинет заглянула Ксения, я сказал ей ласково:
– Ксюша, сделай-ка нам… Терен Маркович, вам чаю или
кофе?
– Если есть выбор, – ответил он, – то лучше
кофе.
– Два кофе, – сказал я Ксении, повернулся к
Гусько. – Слабый, средний, крепкий?
– Крепкий, – ответил он. – С сахаром!.. И
чашку побольше, побольше!
Она ушла, Гусько проводил ее одобрительным взглядом.
– Ладная девка, – заметил он. – Домашняя.
Майор, не меньше?
– Больше, – ответил я.
– А там, за бугром, какое у нее звание?
Я усмехнулся:
– Пока неведомо. Даже Сигуранцев не знает. Но такую
возможность учитываем. Никому нельзя доверять в этом мире. Даже себе, как
говорил один депутат, застирывая свои брюки.
– У нас это рассказывают о членах правительства, –
ответил он сварливо.
Ксения вошла с большим подносом в руках, бутерброды горкой,
две чашки, горячий пар, коричневая поверхность скрыта под толстым слоем пены
кремового оттенка. Гусько вскинул брови.
– Какая чашка моя?
– Я тоже пью из большой, – ответил я
любезно, – и тоже крепкий. С сахаром. Как видите, у правительства с
оппозицией бывает что-то общее.
– Пока только это, – ответил он коротко, хотя и с
любезной улыбкой. Разминка заканчивалась, а кофе не помеха разграничению
позиций. – Да и кофе раньше покупали, помню, получше.
– А мы демократы, – ответил я так же
любезно. – Пьем такой же кофе, что и народ. Терен Маркович, я
подготавливаю предложение по смягчению закона о продаже земли в частную
собственность. Хочу объяснить свою позицию вам, как лидеру самой крупной
оппозиционной партии, чтобы в какой-то мере заручиться вашей поддержкой…
Он покачал головой:
– Простите, господин президент, что прерываю, я просто
ценю ваше время. Ответ один: нет.
– В чем именно?
– Наша партия категорически против любой продажи земли
иностранцам.
– А если не иностранцам?
– Тогда нужно выработать целый ряд условий.
Дли-и-и-нный! Ведь под липовой личиной простых русских мужичков Запад может
скупить наши самые плодородные земли, чтобы устроить свалку радиоактивных
отходов! Или вообще свалки, во что уже превращают Россию. Во всяком случае,
нечего и надеяться, что ваше предложение пройдет в Госдуме на ближайшей сессии.
Или даже на следующей.
Я сказал невесело:
– Нам нужны деньги, Терен Маркович. Очень нужны. На те
же социальные нужды, о которых так ратуете. А цены на нефть, по прогнозам,
снова упадут, у нас в бюджете сразу образуется дыра…
– Страна дороже, – отрезал он неумолимо.
Я чувствовал бессилие, едва выговорил:
– Помните, когда начиналась перестройка, все
паниковали, что Запад вот так прямо ринется к нам и скупит все заводы и
фабрики, все производство?.. Какие только законы спешно готовили, чтобы
ограничить деятельность иностранцев! Но те так и не пришли вовсе. То же самое и
здесь… Ну кому нужна наша земля?
– Нужна, – ответил он упрямо. – За это шли
войны. А сейчас эти земли отдать без войны? Тверже надо быть, Дмитрий
Дмитриевич. Тверже.
