Он сказал торопливо:
– Господин президент, я обещаю, что наша партия
поддержит эту инициативу единогласно!.. И вообще, что-то вы мне начинаете
нравиться…
– Отстань, противный, – ответил я. – Кстати,
надо будет почистить и эти… ну, вы понимаете…
– Извращенцев, – он говорил с несвойственной для
такого грузного человека поспешностью. – Да, полностью поддерживаем!
Я помедлил, сказал намекающе:
– Мне понадобится поддержка и в ряде других вопросов.
Он тоже помедлил, глаза сверлили меня, как алмазные
буравчики сверлят железо, ответил после тяжелой паузы:
– Понимаю, по некоторым соображениям вы их пока не
оглашаете. Могу заверить, что, если будут служить укреплению власти, поддержим.
– Укреплению России, – поправил я с неловкостью.
Он усмехнулся, поводил из стороны в сторону указательным
пальцем:
– Нет, господин президент, так не пройдет. Под
укреплением России можно понимать все, что угодно. Даже ее расчленение. А вот
укрепление власти – это однозначно.
– Как это?
– Будет власть, будет и Россия.
Глава 2
Гусько ушел, Новодворский получил свои ЦУ и тоже отбыл, я
просматривал отчеты о курсе валют, о строительстве газопровода, нефтяных вышек,
катастрофах, авариях на теплотрассах, выступлениях радикальных групп, и все
время не оставляло ощущение, что с планетой что-то происходит.
Мало того, что люди ожесточились и дерутся повсюду, но и
сама природа, казалось, испытывает зуд от семи миллиардов этих беспокойных
существ: проснулись давно погасшие вулканы, разливы рек принимают
катастрофические размеры, всюду сходят лавины, смерчи опустошают города,
тайфуны топят океанские корабли и разрушают прибрежные поселки, землетрясения
участились, ряд городов уже в развалинах, в океанах гигантские волны цунами
смывают целые острова…
Но страшнее всего раздражение, охватившее человечество,
Карашахин вошел, осторожно и настолько неслышно ступая,
словно в домашних растоптанных туфлях. Я привычно ждал, что передо мной
опустится на стол бумага с новыми неприятностями, однако Карашахин лишь заметил
коротко:
– Буревестники уже того, реют!
Зубы едва слышно заныли. Я задержал дыхание, уговаривая себя
успокоиться, взять себя в руки, надо же вести себя по-президентьи, что это я
как тургеневец, Карашахин молчал и смотрел холодными немигающими глазами, даже
блеск в них не живой, а словно слюда на сколе.
– Значит, – поинтересовался я, – пора прятать
тело жирное в утесах?
– А также сало, масло и другие продукты, –
согласился он. – И помалкивать про швейцарские счета.
– Где эти буревестники сейчас?
– Пока только собираются, – сообщил он. –
Возле местных профсоюзов.
– А ты говоришь, началась, – упрекнул я и тут же
пожалел, ибо Карашахин делает, что может, он упредил о самом начале, а сама
демонстрация – это не обязательно марширующие по Красной площади колонны с
криками «Ура!», это прежде всего демонстрация своей силы, численности, желания
добиться своего. – Извини, я хотел спросить, насколько они агрессивны?
– Трудно сказать, – заметил он осторожно. –
Пока собирались группами в своих районах, все было спокойно. Но ивановцы уже
выступили, им идти дальше всех, а по дороге к колоннам начали пристраиваться
разные личности, на рабочих смахивающие не больше, чем я на рэпера, кричали
сперва общие лозунги, а сейчас вот перешли на свои…
Он посматривал на крохотный наладонник, от цветного дисплея
по лицу бегали желто-синие пятна, делая его еще угрюмее и несчастнее.
– Какие? – спросил я.
– Ясно, какие, – сказал он с хмурой
улыбкой. – Долой правительство, ессно… А до этого требовали всего лишь
увеличить занятость!.. Но мало того…
– Что еще?
– Сейчас вот к двум колоннам подъехали на легковых
машинах и передают… вот-вот, передают ящики. Если не ошибаюсь, это не лимонад и
даже не пиво.
Тупая боль перетекла на всю нижнюю челюсть. Понятно,
демонстранты расхватают, у нас на халяву руки сами тянутся. Тут же на ходу и
начнут прикладываться к горлышкам, как будто не водка в такой жаркий день, а
прохладное пивко… Понятно, к месту сбора придут уже разогретыми. Очень
разогретыми. И готовыми. На все.
Я нахмурился, в желудке ком.
– Какая же сволочь удумала вывести именно рабочих?
Учли, что к рабочим у нас отношение самое трепетное. Как же, рабочий класс…
Гегемон! Пальцем не тронь.
Он кивнул:
– На это и расчет. В колонне в самом деле наблюдается
повышенная агрессивность, господин президент. Везде снуют подозрительные
личности, взвинчивают страсти, пускают слухи.
– Тебе что, и это слышно? Или умеешь читать по губам?
– Я вижу лица тех, кто нашептывает, вижу лица тех, кому
шепчут… до и после.
– Да, по мордам понять можно многое.
– И что же? – спросил он с безнадежностью. –
Будем придумывать новые рабочие места? Конечно же, в сфере услуг? Чтобы одни
группы населения обслуживали другие, а тех третьи?
– Уже распорядился, – обронил я.
– Да, но… – сказал он вялым голосом, – это,
как понимаю, простая предосторожность?
– Нет.
– Попугать?
– Нет, – повторил я. – Представь себе, я
честен даже с рабочими, хоть и политик.
С Тверской на Красную площадь выплескивались все новые
толпы. Большинство под красными знаменами, якобы революцьенные люди труда, чуть
меньше – с трехцветными транспарантами и флагами России, остальные – дикая
помесь из анархистов, националистов, либералов, религиозных общин и
всевозможных обществ. Россия – уникальная страна: работать никто не любит, за
годы власти партаппарата отвращение к труду на чужого дядю привили так крепко,
что вошло в плоть и кровь, зато побузить и что-нибудь сломать – дело гордости и
хвастовства, а завтра каждая группка будет приписывать успех демонстрации себе.
Я понаблюдал на экранах, настроение с утра паршивое, кивнул
Карашахину:
– Пойдем взглянем?
Он спросил испуганно:
– Выйти к ним?.. Лучше уж на сцену Колизея.
– Тогда уж на арену.
– Ну да, на арену. Что лучше?
– Это же не звери, – сказал я вяло, – более
того, не враги. Заодно подышим свежим воздухом. Да не трусьте, Всеволод
Лагунович, посмотрим со стены. Как будто они татары, а мы эти… защитники.
– Татары не раз брали Кремль, – напомнил
он. – И жгли. И поляки жгли.
