В толпе смотрели настороженно, Шандырин поднес к глазам
листок и начал с подъемом зачитывать заявки от заводов на рабочую силу.
Послышался ропот, все громче и громче, даже я услышал сперва редкие, а потом
все более частые выкрики:
– Разве это работа?.. Платят гроши…
– …а работать в три смены!
– Пусть хохлы вкалывают!.. Они даже в выходные пашут…
– Дорожные работы? С ума посходили! Коренным москвичам
на улице?
– Верно, а если дождь?..
– На это есть хохлы, такую работу – хохлам!..
Голоса Шандырина уже не слышно даже через мощные динамики,
но он не смущался, читал, ему видно через головы, как из-под арки Спасской
башни быстро-быстро выбегают фигурки в защитной форме, выстраиваются цепью
вдоль всей стены. У всех в руках скорострельные пулеметы, выстроились тесно,
плечом к плечу, застыли, стволы смотрят на толпу.
Шандырин опустил листок, помахал рукой. Грозный рев начал
стихать чуть, но перед тем моментом, когда снова должен перерасти в разъяренный
рык, после которого подогретая толпа сметет грузовик и постарается ворваться в
Кремль, он прокричал:
– Те, кто в самом деле требовал работу, –
получите!.. Кто пришел с другой целью… получите тоже!
Он указал в сторону Кремля. До этого я видел только затылки,
а теперь вдруг вся огромная безликая масса запестрела светлыми пятнами хоть и
пьяных, но все-таки людских морд. Смотрели не на меня, на застывшие зеленые
фигурки, готовые открыть убийственный огонь, но я чувствовал, как будто меня
самого пронзают пять тысяч холодных ледяных игл.
Оратор, что стоял рядом, поднес ко рту мегафон и прокричал:
– Вот так нам правящая преступная клика отвечает на
справедливые требования трудящихся!.. Сами на мерседесах ездят, а мы должны
дорожные канавы рыть… Сами в ресторанах черную икру едят, а нам селедку с
черным хлебом?.. Не выйдет! Мы требуем…
Шандырин властно отобрал у него мегафон, мне показалось, что
лицо оратора перекосилось от боли, Шандырин был не только токарем и грузчиком,
но и когда-то служил в элитной десантной части, может какой-то болевой прием
провести, не теряя любезной улыбки, над площадью прогремел его страшный
усиленный железом голос:
– Эй вы, лодыри!.. Это я говорю, министр труда,
Шандырин!.. Вы что же, думаете, вас сейчас будут уговаривать разойтись?
Он наклонился, подал руку, но Сигуранцев вскочил на
платформу грузовика легко, Шандырин передал ему мегафон. Сигуранцев встал рядом
с ним, рослый, подтянутый, улыбающийся страшно и весело.
Люди оглядывались, пьяный кураж как-то очень быстро
выветривался. Нет привычной цепи омоновцев в три ряда, с опущенными на морды
пластмассовыми щитками, в громоздких бронежилетах, с прозрачными щитами в
полный рост. Нет барьеров, которыми будут сперва ограничивать движение толпы,
что обязательно разъярится, а потом попытаются направить движение в один из
переулков, подальше от центра, а стоят обычные солдаты с автоматами с руках. В
обычной летней одежде, мягкотелые, которых так легко калечить камнями,
арматурой, бутылками…
Сигуранцев поднес к губам мегафон, усиленный железом голос
пронесся над площадью:
– Я не министр труда, как вот Шандырин, и даже не
Босенко, министр МВД. Я – Сигуранцев, если кто знает, кто я такой. Кто не
знает, перескажите!.. Вон там мои люди. А вон там, в переулке, видите? Это
труповозки.
Оратор побелел, прокричал:
– Вот так с рабочим классом? Это же… преступно!
– Рабочий класс сейчас работает, – отрезал Сигуранцев. –
Середина рабочего дня, не забыли?.. И четверг сегодня, не воскресенье! Даю вам
десять минут, чтобы разбежаться, пьяные сволочи. Перецацкались с вами, скотами.
Он легко спрыгнул, сердце мое сжалось, однако перед ним
расступались, словно он двигался в огромном шаре невидимого силового поля. Я со
стеснением в груди наблюдал, как он бесстрашно двигается через всю толпу, на
грузовичке тем временем появились еще трое, что-то кричали, вырывали друг у
друга мегафон, толпа колыхалась, уже не однородная, а раздираемая на части,
кое-где самые осторожные протолкались на край и поспешно уходили, пригибая
плечи и пряча лица.
Карашахин сказал злорадно:
– Зачинщики? Почуяли, что жареным запахло.
– Берегут кадры для новых выступлений, – ответил
я.
Сигуранцев дошел до цепи автоматчиков, они по взмаху руки
передернули затворы, он встал за их спинами и нарочито очень внимательно
посмотрел на часы. Потом вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух.
– Осталась минута! – прокричал он.
Толпа заволновалась сильнее, часть качнулась и двинулась
навстречу, но большинство отпрянуло разом, словно распластанный зверь с
тысячами пар ног, тут же начали разбиваться на группы и потекли грязными
ручьями с площади обратно в переулки. Автоматчики сделали шаг вперед, черные
дула автоматов смотрели на демонстрантов, солнце холодно блестело на вороненых
стволах.
Сигуранцев прокричал:
– Еще три шага… и огонь открываем без предупреждения!
Они сделал шаг, еще один, идущий впереди здоровенный детина
широко размахнулся и швырнул булыжник. Камень пролетел по дуге, звонко ударился
о мостовую и подкатился к ногам автоматчиков. Тот, к кому камень оказался ближе
всего, стиснул автомат, глухо пророкотала короткая очередь. Парень вздрогнул,
выпрямился во весь рост. От него в испуге отпрянули, я успел увидеть на груди и
животе красные точки. Его никто не подхватил, не поддержал, он грохнулся
навзничь во весь рост и, если пули не поразили его насмерть, наверняка разбил
затылок о булыжную мостовую.
Карашахин перестал дышать, я чувствовал его страшное напряжение,
вся толпа может ринуться, автоматчиков сметут, не так уж их и много, ворвутся в
Кремль, это их воодушевит, за ними вернутся и те, кто уже уходит, начнется
бойня, резня, придется перебить всех… или же дать перебить себя, как положено в
тихой богомольной Руси…
Толпа качнулась в обратную сторону. Через мгновение это уже
стадо баранов, в панике бегущих от одинокого волка. Даже от запаха волчьей
шкуры. Нет, бараны при виде волка становятся в круг и дают отпор, а это бегут
именно русские, самые трусливые и никчемные люди на свете, потомки тех яростных
пассионариев, что создали могучую Русь, отстояли и расширили ее пределы.
Убегает дрянь, убегают ничтожества, и – подумать только! – я еще
колебался, а не принять ли их требования, а не начинать ли, поторговавшись,
создавать новые рабочие места, увеличивать занятость, только бы платить этим
ничтожествам хоть за что-то, пусть за самую бесполезную из работ, а потом еще и
повышать оплату этих работ, признавая их значимость для общества, даже
необходимость, а они, оказывающие услуги населению, считали бы себя намного
выше всех тех, кто добывает руду, плавит из нее металл, создает компьютеры,
пишет программы…
