Шандырин усмехнулся, налитые багровым мешки под глазами
стали еще темнее, полиловели, как тучи перед грозой.
– Тоже сказанул. Немцы, французы… Они сами в таком же
интересном положении. Правда, они покрепче, чем русские, сдачи дать могут, но
тоже запоздали. Эти кобызы в их страны пробрались еще раньше и бешено
размножаются, как вирусы…
Каганов спросил непонимающе:
– Какие кобызы? Там турки…
Агутин отмахнулся:
– Все они кобызы.
Глава 4
– Лучше всего, – сказал Забайкалец, –
защищает себя маленькая нация. Чем мельче, тем лучше. Она вся тогда чувствует
себя окруженной противниками, вот и держится за язык, обычаи, не расслабляется.
– А русские не окружены, что ли?
– На границе русские тоже стоят вдесятеро выше тех, кто
внутри. Те, кто живет на границе, жизнеспособные, как… ну как кобызы или
чечены. Когда Россия была крохотной, намного меньше Польши, Венгрии или Швеции,
она была осажденной крепостью, каждый русский тогда по выживаемости сто кобызов
за пояс бы заткнул и тыщу мусульман бы прихватил! Да и сейчас наши казаки, что
на границе с Чечней, им ничем не уступят. И все потому, что на самом краю
России! Только мы своих же казаков боимся больше, чем чеченов, оружия им ни-ни…
Но кобызы хитрые, они не рискуют селиться близь границы, там казаки быстро
спесь собьют и рога свернут. Забираются поглубже, где народец не понимает, что
мир изменился, уже надо уметь смотреть волком и показывать зубы. Этот народ, из
глубинки, готов на подвиги, если ему скажем отсюда, из далекой Москвы. А сам не
понимает, что внутри России, где испокон веков жили в мире все народы, нации и
народности, – пришла пора рычать и клацать зубами на «чужого».
– Вот-вот, на чужого, – вставил Агутин. – Это
же всю психологию надо менять!
Каганов сказал осторожно:
– А может, не менять?
Шандырин спросил брезгливо:
– Вы что, тоже голубем стали? Пусть Россию делают
Великой Кобызией?
– Нет, – ответил Каганов, не обидевшись. –
Жить, как и жили, охраняя менталитет россиянина, при котором все народы –
братья. Для этого надо только не пускать этих кобызов в глубь России. И
переделывать менталитет не надо. У нас же нет вражды к Австралии? И к кобызам
не будет.
Я кивнул:
– Вы сами понимаете, что эти меры будут… непопулярны.
– Так ли? – спросил Забайкалец. – Вы на кого
оглядываетесь, на свой народ или на американский? Посмотрите, что США творят.
Пока страшились нашего оружия, такие вежливые-вежливые были, а сейчас свинячье
рыло всей планете показывают! Даже союзникам по НАТО предложили, как Монике…
Самая тоталитарная страна – США, все видят, и ничего, морда ящиком, прет на всех
парах. И все меры его наглеющего правительства весьма популярны в народе…
юсовском, ессно. Так что не бойтесь мнения народного. Народ давно требует
твердой власти. Надо выработать твердый курс и проводить… гм… просто проводить.
Не оставлять на бумажках. Если уступаем земли кобызам, то надо это делать
последовательно. И ограждать их от возможных… эксцессов. Сейчас там тихо, потом
начнется недовольство, а потом и вовсе отыщутся… ну, эти, казаки. Их дело будет
проигранное заранее, так что не дадим их позорить, все-таки наши! Пусть так и
будет: это мы им отдали свои земли, а не они у нас отняли.
Каждое его слово, веское и рассудительное, падало, как
тяжелая глыба. И не только в комнату, загромождая ее так, что становилось
тяжело дышать, но и в наши внутренности, где сдавливало сердце, легкие, ломало
кости.
– Мы сейчас во главе великой державы, – сказал
я. – Ответственность… даже вышептать страшно. В благополучное время мы
занимались бы тем, что поворовывали бы беспечно да молодых практиканток ставили
в кабинетах, но ситуация в мире настолько подледная, что даже ворье должно
спохватиться. Нет, я не имею вас конкретно, не ерзайте и не опускайте глазки. Я
говорю о ситуации вообще, как сказал бы рядовой обыватель: мир сошел с ума! Но
обыватель, сказав это, ложится на диван и читает детективчик, перепоручив свои
заботы нам, а вот нам перепоручить некому.
Дверь распахнулась, вошел Новодворский, веселый и
улыбающийся, редкие волосы блестят, явно в туалете успел умыться, усталости ни
в одном глазу, а ведь помимо всего еще и такую гору мяса носит, с порога сказал
весело:
– Простите за опоздание, как ни настегивал самолет, он
летел с немецкой основательностью. Зато, правда, ни разу рылом в землю, как
если бы летел на отечественном… Я правильно услышал или мне почудилось, что нам
некому перепоручить часть забот?
Он обменялся быстрыми энергичными рукопожатиями с
ближайшими, Кагановым и Шандыриным, остальных одарил сияющей улыбкой, вдвинул
широкую задницу в узкое сиденье, так что по валику жира приподнялось по бокам,
словно сидел обложенный подушками.
– Вам не почудилось, – ответил за меня Агутин
очень вежливо.
Новодворский в недоумении вскинул бровки.
– Как это не можем?
– Кому? – спросил я, догадываясь, как и остальные,
кого имеет в виду ультрадемократ.
– Организации Объединенных Наций, – нахально
заявил Новодворский. Он прямо посмотрел мне в глаза, мол, ага, съел, обошлось
без упоминания заокеанской империи. – На то она и существует, чтобы на
первоначальном этапе улаживать конфликты между нациями, а потом помочь слиться
воедино. Не будем лукавить перед собой и друг перед другом: будущее за
бастионом демократии, мира и прогресса – за США!.. Так что, если США и во главе
этой организации, то все естественно, не так ли? Все равно мир вскоре заговорит
на английском…
Убийло напомнил сварливо:
– Мы решаем проблему кобызов.
– России, – поправил Агутин, – быть или не
быть России.
Новодворский сдвинул рыхлыми глыбами студенистого мяса,
бровки снова взлетели на середину узенького лба.
– А при чем здесь кобызы? Кобызы – пыль, мелочь, листок
с дерева. Все равно мир заговорит на английском, а границы исчезнут. Неважно,
какие народы были на землях, где на карте пока что отмечено «Россия». Нам же
неважно, что здесь жило и чесало пузо до нас? Не каждый скажет, что по этим вот
землям носились печенеги, половцы, торки, а до них – скифы, россоланы… Скифы, к
примеру, не исчезли, они просто влились в славянство, что тогда было на пике
пассионарности, в то время как скифы были в таком же состоянии, как сейчас
Россия!.. Точно так же в славянство, уже в русов влились печенеги и торки, меря
и весь… Теперь широкая полноводная река русскости вольется в могучий океан
английскости. Если быть точнее – американскости. Вы это прекрасно знаете! И что
вы сейчас хотите? Затормозить прогресс? Даже остановить?
Он говорил весело, щебечуще, абсолютно правильно, но
ощущение оставалось такое, словно танцевал на могиле своей матери. Каганов и
Агутин мрачнели, опускали головы, на лице Шандырина выделялись крупные и
резкие, как кастеты, желваки, Убийло тупо смотрел в пространство. Каганов
взглянул на Новодворского с откровенной неприязнью:
