– Если бы кобызы собирались это делать! Если бы
планировали!.. Да я бы сам дал санкцию на такие… спецоперации. Но кобызы то ли
в самом деле настолько мирный народ, то ли учли опыт Косова…
– А что Косово? – удивился Каганов. – Там они
победили.
– Да, победили, – согласился я. – Но весь мир
их возненавидел. Даже США поняли, что в желании нанести удар по славянскому
миру поддержали не тех. Теперь албанцы в изоляции, а кобызы не хотят такой
участи. Они уверены, что и так победят, отыскав щель… да какую щель, пробоину в
нашей стене! Эта пробоина – российское законодательство. Я не знаю, какой враг
составлял эти законы, но это враг: умный, талантливый, сумевший надеть на
Россию стальной тяжелый панцирь с дырой напротив сердца.
Убийло сказал осторожно:
– Тогда надо закрывать пробоину?
– Надо, – ответил я тоскливо, – но на это
уйдут месяцы… если не год. Долго готовить, согласовывать, выносить на
утверждение в Госдуме, а та никогда такие вещи не принимает с первого раза,
отложит на полгодика, чтобы обдумать и взвесить… Нет, пробоину латать надо,
пусть юристы срочно займутся, но мы сейчас должны принять ряд экстренных мер.
Убийло буркнул:
– И все-таки я настаиваю. Окружить конклав с кобызами
рвом и колючей проволокой!.. Раз уж поселились, пусть живут там. Но больше –
никуда. Это уже не инфекция будет, а метастазы…
Громов сказал иронически:
– Демократы скажут, что это метастазы наоборот.
– Как это?
– Это русские – рак, а кобызы – фагоциты, убивающие
рак. Эти земли, заселенные кобызами, станут намного богаче и красочнее, чем под
ленивыми и спивающимися русскими.
Сигуранцев побагровел, налился дурной кровью.
– Это русские – рак?
Я сказал успокаивающе:
– Имеет право на существование и такая точка зрения. Но
если мы уж решили, что России надо дать шанс… неважно, честный он или не
совсем, то мы говорим о другом.
Сигуранцев вскипел:
– Как это о другом? Он же оскорбил весь русский народ!
– Он сказал от имени русского интеллигента, –
объяснил я. – А кто еще оскорблял русских так последовательно, как не
русская интеллигенция?.. Русская интеллигенция встает хоть при звуках юсовского
гимна, хоть сингапурского, но, когда исполняют наш гимн, гнусно ухмыляется и
острит по поводу не таких слов, как придумали бы они.
Они замолчали, смотрели с недоумением, как Каганов и Убийло.
Сигуранцев проговорил холодно:
– Почистим. Почистим и этих… говорунов. Спасибо,
Дмитрий Дмитриевич, что вы решились.
Я безнадежно махнул рукой:
– Но вы представляете, что скажут? Вот, гад, не хочет
уходить на покой, цепляется за власть!.. До того не хочет расставаться с ней,
что готов всю страну угробить, Конституцию отменил, себя в наполеоны произвел…
Громов сдвинул плечами, я ждал, что возразит, начнет
успокаивать, но он сказал неожиданно:
– Скажут. Конечно же, скажут. А чего еще ожидали?.. И
не только демократы скажут, но всякие человечишки, что и в крестовых походах
видят только экономические мотивы, а в подвиге Александра Матросова – скользкий
лед. Ну и что? Всем не смогут угодить даже демократы. Пусть говорят. Но есть
люди, их меньше, но они – лучшие, кто скажет, что наконец-то у кого-то хватило
ума понять, что мир меняется, надо меняться с ним, а если ты президент, то еще
и чуточку опережать эти изменения, дабы уберечь страну от шока. Конституция нам
дана не богами и не Богом, ее писали люди, не очень умные, кстати. К тому же
растерянные, угодливые, постоянно оглядывающиеся на Запад, где несколько другие
условия… Ее не только можно изменять, приостанавливать, можно и вовсе отменять,
если есть другие пути, получше. Нельзя отменять только ту Конституцию, что дана
Богом или, если вы материалист, то биологическими законами выживания вида. А
вид наш под угрозой, целый вид, а не только русская нация!
Я огрызнулся:
– Да знаю я про вид! Я про свою шкуру думаю. Сколько
человек от меня отвернется?
Он наконец-то возразил:
– А вам не важнее, что вас начнет не только любить, но
и уважать ваш учитель? Я говорю о Карелине?
Я спросил устало:
– И это знаете?
– О президенте надо знать все, – ответил он.
Теперь Громов ежедневно докладывал о подготовке к операции.
За неделю удалось подобрать два десантных полка, которые не заражены
общечеловеческими ценностями, а кавказцев ненавидят. Я смотрел на бодро
докладывающего Громова, спросил проникновенно:
– Лев Николаевич, в чем трудности?
Он покосился на присутствующих в моем кабинете Сигуранцева,
Босенко и Каганова, спросил настороженно:
– Какие трудности? Я говорю, что людей уже подобрали…
– На это потребовалась неделя? – спросил я. –
Да сейчас в кого ни ткни – все ненавидят кавказцев. Боятся и ненавидят!
Редко-редко встретишь такого, кто к ним дружелюбен. Даже старушки, что чешут
языки у подъезда, готовы взять автоматы и пойти их стрелять всех от мала до
велика!
– Ну, старушки, – сказал он все так же
настороженно, – не самые лучшие десантники. Вы, господин президент, не
представляете, что это не так просто повыдергивать отдельных солдат из их
частей, сформировать новые, экипировать, подготовить к новой операции. Сейчас
создан особый лагерь, куда свозим участников… операции. Там и живут без права
выезда за ворота, телефонных звонков.
– Уже знают?
– О чем?
– Что им предстоит?
– Боже упаси! – ответил он с негодованием. –
Эту задачу поставят перед ними командиры уже в десантных самолетах. На высоте
десяти тысяч метров.
– А командиры?
– Получат запечатанные конверты перед самым взлетом.
Хуже другое…
– Что? – спросил я, сердце тревожно
сжалось. – Понимаю, без неожиданностей не обойдется…
– Увы, потому я и стягиваю под видом воинских маневров
туда бронетанковые части. Правда, маневры должны состояться не скоро, но я
распространил слух, что у нас плохо с дизельным топливом, потому надо прибыть
на места заранее. В смысле, чтобы успеть заранее заполнить баки… Конечно,
военные спецы за кордоном поднимут на смех, там всегда злорадствуют, но хорошо
смеется тот…
– …кто стреляет последним, – бухнул Сигуранцев.
– Кто смеется после президента, – поправил
Забайкалец с двусмысленной усмешечкой.
– Хорошо смеется тот, кто смеется, как лошадь, –
сказал Громов, глядя намекающе на Босенко. Подумал, добавил: – Но мне чей-то
хочется дать такому каплю никотина.
– Хорошо смеется не тот, кто смеется последним, –
возразил Сигуранцев, – а тот, кто закусывает бужениной.
