Новодворский опешил:
– Гомосеком? Что за чушь?
Забайкалец не стал ссылаться, как мы ожидали, что вот
называет же его Новодворский фашистом, а это тоже чушь и все такое, покачал
головой и повысил голос, подпустив отеческой укоризны:
– Вы не увиливайте, вы ответьте!..
– Да что за бред…
– Снова увиливаете, – ответил Забайкалец громко с
великим огорчением в голосе, словно историк, который выяснил, что Бородинскую
битву мы все-таки продули, – вы вот так прямо честно и ответьте, все свои,
даже гомосеков немало… в вашей партии, почему это вам так нравится
гомосечество? Почему от него в восторге, почему тайно практикуете на своих
съездах партии?
Сигуранцев шепнул мне одобрительно:
– Забайкалец, оказывается, способен к обучению.
– Как молодой Петр, – ответил я тихо, – что
потом благодарил шведов за науку. А шестьдесят лет для политика – это молодой
возраст, вы правы.
– Считаете, его должность – еще не последняя ступенька?
Он спрашивал спокойно и как бы походя, одним касанием плаща,
но я уловил сильнейшую заинтересованность во внешне нейтральном голосе. Все в
ожидании выборов хотят заранее знать, как упадут карты.
Глава 12
Все наконец перестали обмениваться рукопожатиями, расселись,
доставали из чехлов и портфелей ноутбуки, Каганов просто вытащил из нагрудного
кармана патрончик флэш-памяти, воткнул через юисби-порт в настольный комп, на
экране сразу высветились таблицы, что насоставлял ночью.
До начала совещания оставалось еще пять минут, не подошли
еще министры торговли и земледелия, все настраивались на работу медленно,
неспешно, берегли себя от стрессов и волнительности, обидно заболеть и все
разом потерять, когда вот столького добились и столько нахапали.
Новодворский спросил у меня приятным веселым тенорком,
беззаботным по окраске, но в помещении мгновенно оборвались все разговоры:
– Дмитрий Дмитриевич, насколько далеко собираетесь
зайти в своем… как я понял, затягивании гаек?
– Затягивании? – переспросил я. – Чтобы
затянуть, сперва надо эти гайки надеть на болты. А чтобы надеть – отыскать их в
той куче ржавого битого железа, в которую превратилась Россия.
Послышался вздох облегчения, в самом деле, на наш век
свободы хватит, еще погуляем, а там хоть потоп, только Сигуранцев смотрел
неотрывно да Босенко поглядывал острыми быстрыми глазами, тут же ронял взгляд к
ноутбуку.
– Кстати, – сказал громко Убийло, ни к кому не
обращаясь, – все западные геополитики единодушны в одном: только две
страны в мире естественно предрасположены к идеократии.
– Идеократия, – громко спросил
Новодворский, – это власть идиотов?
Убийло улыбнулся, показал в его сторону глазами, демократ
вляпался в свое же дерьмо, не сумев удержаться от острого слова.
– Для Новодворского – теперь понятно, что диплом он
купил у кавказцев, – поясняю, идеократия – это власть идеи. Для стран
Запада властью обладает только экономика, а вот для Израиля и России – идея.
Русская идея изначально двигала Россию, будь ее выразителями князья, цари, генсеки,
но, когда последняя идея – строительство коммунизма, была успешно подорвана
Западом, только Израиль остался идеократической страной.
– Да вы сионист, – пробормотал
Новодворский, – или антисемит?.. Наверное, еще и фашист… Не пора ли
попросить кофейку? А то с утра я что-то недоперепил…
– Не спи, замерзнешь, – громко шепнул
Павлов. – Мы ж только начали.
– Пусть спит, – сказал Громов, – когда нужны
будут долгие и продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию, я его
толкну. С превеликим удовольствием. Прикладом!
Я взглянул на часы:
– Кофе сейчас принесут, хотя Валерий Гапонович прав, мы
еще и не начали, только разминаемся по русской привычке, а потом вообще
забудем, ради чего собрались. Вывод прост: весь треп, что либеральные реформы
спасут страну, да еще экономическими методами, – полный бред. Разрыв между
развитыми странами и остальными, увы, Россия среди них, вырос в десять раз,
будет углубляться еще больше. Население России вымирает по два миллиона человек
в год, через два поколения нас останется в четыре раза меньше. Это будет уже не
Россия, а мелкое княжество вроде Дании…
– Дания не княжество, – громко и победно поправил
Новодворский. – Дания – королевство!
Я наблюдал за ним молча, с недоумением. Неужели этот человек
набрал бы на предстоящих выборах сорок восемь процентов всех голосов? В самом
деле с Россией черт знает что происходит. Это даже не пассионарная яма, а
выгребная…
– Люди раньше нас, – сказал я, – мудрых и
заглядывающих вперед политиков, поняли и приняли новый мир. Реальность нового
мира. Совсем недавно нас ужаснула бы даже тень подобного, но сейчас все сидят
перед телеэкранами, обедают и смотрят, как на гусеницы танков наматываются
кишки…
– …невинного ребенка, – сказал Убийло.
– Не кощунствуйте, – оборвал я. – В самом
ведь деле так! И никого это не ужасает. Кроме разве что вечно ламентирующей
интеллигенции, но кто ее принимает всерьез, она сама себя загнала в дерьмо по
уши, с одинаковым накалом набрасываясь и за то, что премьер перднул в театре…
– Когда такое было? – взвился Новодворский.
– …и за сожженное село с уничтоженным населением. Куда
там Лидице, Дахау или Треблинке! Это все делаем мы. Делаем сейчас, а люди
смотрят во время обеда, никого не стошнит, все смотрят, комментируют. Ни у кого
не учащается пульс. Люди уже поняли, что они живут в мире, где то и дело гремят
взрывы, рушатся жилые дома, вспыхивают склады, горят бензохранилища и цистерны
с нефтью, где милиция проверяет на каждом шагу их вещи, где нужно посматривать,
не осталась ли где-то подозрительная сумка, где нельзя открывать по домофону
человеку, назвавшемуся почтальоном, водопроводчиком или разносчиком рекламы, не
говоря уже о невинной девчушке, что пришла якобы к своей подружке…
Слушают молча, я чувствовал, как весь кабинет превращается в
огромную лейденскую банку, напряжение росло, первым зашевелился Шандырин, его
рука нырнула в нагрудный карман, я видел, как рука застывшего у дверей Крамара
вроде бы даже дернулась к тому месту, где должна быть кобура, но Шандырин
выудил шотландский килт и принялся промакивать огромное, как головка
сыра-рекордсмена, лицо.
– Строгости надо, – промолвил он. – Да,
закрутить гайки! Объявить чрезвычайное положение, что ли… Не знаю, но мы тонем,
однако продолжаем безмятежно любоваться синим небом.
– Вы фашисты? – спросил Новодворский с
нажимом. – Вы ведь нацисты, верно?
– Ни фига подобного.
– Но как же! – воскликнул Новодворский
громко. – Вы же фашисты, у вас совпадают пункты седьмой и двенадцатый
почти дословно…
