– Знаю я ваши честные слова, – проворчал я, –
нет уж, лучше побудем здесь, а потом… потом днем надо бы туда слетать…
Они все трое, даже Босенко, вскричали в один голос:
– Зачем?
Я огрызнулся:
– А чтобы убедиться, что вы мне не кино показываете!
Я проводил утреннее заседание, когда Громов доложил на кодовом
жаргоне, что военные учения прошли успешно. Правда, с немалыми потерями: три
танка, шесть бронетранспортеров, двадцать солдат и офицеров, много раненых…
Министры наблюдали за изменениями моего лица с удивлением и
беспокойством, уже привыкли, что я всегда отцовски безмятежен и благодушен, как
екатерининский вельможа, а сейчас покрываюсь пятнами, как будто испытываю на
себе сибирскую язву.
– Все в порядке, – сказал я им, – продолжаем
заседание… Это мой внук молотом по пальцу….
Новодворский передернул плечами.
– По пальцу? Бр-р-р… все равно, что серпом по Фаберже.
Совещание продлилось меньше часа, я отпустил министров,
велел Ксении никого не пускать, вызвал силовиков. Прибыли в полном составе,
Громов все еще багровел, ярился, сжимал кулаки, но бензина в костер плеснул
Сигуранцев, он слушал по своим каналам, а по ним докладывали, что хотя танки
прошлись по всему анклаву, однако немалая часть боевиков успела скрыться в
подземные бункеры. Все настолько тщательно укрыты, что самим отыскать очень
непросто, а на помощь местного населения рассчитывать, увы, не приходится.
– Еще бы, – прорычал Громов. – А оно
осталось?..
– Значит, – проговорил я, – надо было еще
раньше. Это я виноват.
Громов взглянул остро, проглотил что-то, готовое сорваться с
языка, сказал грубовато:
– Раньше нельзя было. Нужно хоть немного иметь
доказательств. Хоть какие-то!.. Нас и так с дерьмом смешают. Вы не
представляете, что поднимется сегодня утром!..
Сигуранцев предложил:
– А если пока что не сообщать? Журналистов там не было.
– Юсовцы со спутников заметят пожары, горящие танки.
Тут же раззвонят по всему миру. Сюда начнут ломиться толпами. А наши захотят
опередить всех, прилетят без всяких разрешений, будут вопить о нарушении
свободы слова и права каждого на информацию.
Я сказал нетерпеливо:
– Давайте быстро подумаем, как вести себя в
изменившейся ситуации. Мы были настолько уверены в своей мощи, что
прорабатывали только, что говорить потом и как отправить остатки кобызов в
Узбекистан. Теперь придется думать, что говорить «во время».
Громов сказал свирепо:
– Никакого «во время»!.. Это не Чечня, где все-таки они
на своей земле. Кобызы – не на своей. Я приказал своим стрелять по всему, что
движется. А кто такой, не спрашивать вообще.
– Я тоже, – ответил Сигуранцев. – Однако,
похоже, нам придется бросить туда еще силы. Ваши танки, Лев Николаевич, очень
уязвимы. Достаточно в бункере услышать шум от гусениц танка, чтобы, выждав,
приподняться по пояс и выпустить птурс в спину. А выскакивающих танкистов
добить из автоматов.
– Я могу послать туда еще парашютную дивизию, –
ответил Громов. – Эти ребята могут сами, как и боевики, ползать на брюхе,
затаиваться в любой ложбинке. Но это, к сожалению, ведет к затяжной войне…
Сигуранцев фыркнул:
– К войне? Россия воюет с кобызами? Вы только
представьте себе заголовки в новостях! Десять лет тому готова была на равных
тягаться со Штатами, а теперь… с кобызами. Смех сквозь горькие слезы!
Я сказал с неохотой:
– Я берусь не допустить корреспондентов еще сутки… даже
двое. А потом уже придется подыскать более серьезные объяснения.
Громов сказал свирепо, но подбодрившись:
– Двое суток? Да я за двое суток…
– Не хвались, – остановил Сигуранцев. – Не
хвались, ладно?
– Я не хвалюсь!
– Бьем о заклад, что и за двое суток не сумеешь…
окончательно?
– У тебя пять тузов в рукаве, – огрызнулся
Громов. – Да и что такое «окончательно»? Но двое суток – это двое суток.
Вон о Чернобыле месяц ничего не сообщали, хотя радиоактивное облако накрыло всю
Европу!.. А то было в разгар гласности. Я же берусь за двое суток…
Сигуранцев не дослушал, повернулся ко мне:
– Господин президент, я пошлю добавочные отряды
спецназа. Если позволите…
– Действуй, – сказал я. – Прямо сейчас. А мы,
Лев Николаевич, сейчас побываем там лично.
Громов покачал головой:
– Все еще настаиваете? А что скажем прессе? Остальным
министрам?
– Что встретился с участниками маневров, – ответил
я. – Мы в самом деле можем встретиться с какой-нибудь частью. Организуйте
что-нибудь на скорую руку по дороге.
Звякнул приглушенно и очень мелодично звонок, я тронул
пульт, на экране появилось лицо Ксении.
– Господин президент, – спросила она встревоженным
голосом. – К вам господин Карашахин… Говорит, что у него неотложное дело.
Крайне неотложное!
Громов сказал хмуро:
– Это значит, что со спутников уже засекли… продолжение
наших маневров.
Я сказал нехотя:
– Пусть господин Карашахин войдет.
Дверь приоткрылась, как мне показалось, на ширину ладони, но
Карашахин ухитрился проскользнуть, плотно прикрыл за собой дверь, глаза его не
отрывались от моего лица.
Я поинтересовался:
– Что-то случилось?
– Да, господин президент, – произнес обычным
ровным голосом, даже голову слегка опустил, чтобы не выдавать себя блеском
глаз. – Из крупнейших агентств пришли запросы… что у нас случилось в
Рязанской области?
Громов глухо ругнулся, я лихорадочно обдумывал ситуацию,
наконец сказал:
– Глеб Лагунович, для них нет никаких новостей. И
никаких комментариев. А вам уже могу сказать… но пока только вам!.. что
несколько часов назад началась операция «Сулла». Ее цель – убрать с карты России
кобызский анклав. Убрать полностью. Наш министр обороны полагает, что
понадобится еще сутки-двое, чтобы операция была завершена полностью. Вот тогда
мы и скажем… возможно, скажем.
Он слушал с непроницаемым лицом, а когда поднял голову, я с
облегчением не увидел в его глазах обиды. Нет, скорее нечто другое, если бы я
не был так критичен к себе, сказал бы, что Карашахин посмотрел на меня с
уважением.
– Хорошо, – сказал он после короткой паузы. –
Я сумею держать корреспондентов на расстоянии все это время.
Сигуранцев и Босенко с облегчением вздохнули, я сказал:
