– Вот и прекрасно! Я сейчас на полдня слетаю в воинскую
часть, что особенно отличилась на маневрах и не набрала ни одного штрафного
очка… такие есть, Лев Николаевич?.. милостиво побеседую, похлопаю по плечам
героев, а потом вернусь. Со мной будет оператор, все это заснимет. Все это
время держите здесь оборону.
Он наклонил голову, как вышколенный дворецкий:
– Хорошо, господин президент. Будет сделано, господин
президент.
Глава 15
Армейский вертолет ужасал грохотом, тряской, неудобствами:
жуткая боевая машина, и хотя этот вертолет транспортный, переделанный под
летающий штаб министра обороны, но у меня с первых же минут полета заныли зубы,
а все кости мелко-мелко завибрировали.
В двух-трех сотнях метров внизу проплывали разрушенные дома,
словно над селом пронесся ураган страшной мощи, тревожно мычали коровы, а стада
овец сбились в тесную кучу, оставшись без кошары. Промелькнули тела, три или
четыре, под ними красные лужи. От десятка домов, выстроенных в ряд, остались
груды размолотого в щепу дерева и красная крошка раздробленного кирпича. Мне
показалось, что узнаю место, вот здесь за добротным домом аятоллы стоял
кокетливый магазин, вон там остатки фонтана. Впечатление такое, что один танк,
не останавливаясь, пронесся, как гигантский снаряд, через все дома, разбивая,
разнося, подминая под гусеницы, вышел на околицу и ушел дальше, ибо кобызы
селятся целыми родами, соседнее село… тоже кобызское.
Грудь стиснуло, горечь обожгла губы, словно желчь
выплеснулась наружу. По-скотски поступаем, нехорошо и несправедливо, жестоко,
бесчеловечно, но… справедливо ли отдать свой народ на уничтожение? Возможно, и
эта отчаянная акция не спасет русских от поглощения соседями, но все-таки дает
им шанс. Если же выживем, это наше бесчеловечное уничтожение целого народа
будет подано… ну, примерно как сейчас в США подают бесчеловечное истребление не
только всяких там индейцев, но и скотские вторжения в Панаму, Гренаду, Вьетнам,
бомбежки Югославии, Ирака, Сомали… Мол, пришли и всех спасли. Как и Вторую
мировую войну мы выиграли, а СССР где-то там в сторонке стоял.
Сигуранцев сидит рядом, посматривает осторожно, в глазах
мелькнуло что-то непонятное. Похоже, никак не может меня отнести ни к одному
разряду, он все привык раскладывать по полочкам, анализировать, а я не
укладываюсь даже в простейший ряд: демократы, фашисты, левые, правые, зеленые.
Ему пока не понять, что мне безразличны страсти националистов и демократов,
монархистов и космополитов, все это даже не мышиная возня, а вообще муравьиная.
Нет, муравьи – мудрые создания, а эти люди… еще нет. Молодые слишком.
Но я уже не молод и успел в какой-то миг просветления
ощутить с пронзительной ясностью, что я жил во времена древних халдеев, что это
я строил великие пирамиды в Египте, водил македонские легионы в Персию, строил
первый паровой двигатель, запускал первую космическую ракету… Я жил все эти
века и сейчас живу, раздробленный на шесть миллиардов тел. Может быть, даже
больше, чем на шесть. Может быть, все эти жучки-паучки – тоже я. А то и
деревья, водоросли, камни, воздух, весь космос!
Скорее всего, это именно так, но это слишком уж много,
слишком абстрактно. Человечек, особенно в наше приземленное время, привык
мыслить не дальше порога и не выше сапога. Потому ограничимся только людьми.
Еще и потому, правда, что именно люди все это ломают, перестраивают, гадят,
словом, занимаются творчеством. Сознательным преобразованием.
Так что человек на самом деле хоть и вроде бы
самостоятельная единица, в самом деле самостоятельная в довольно широком
диапазоне действий, но в то же время и частичка огромного организма, которое
называем человечеством, подразумевая просто огромное скопление этих существ. На
самом же деле человек – частичка огромного Человека, чьи помыслы и задумки нам
непостижимы. Непостижимы, как я подозреваю, прежде всего потому, что этот
сверхгигантский Человек… еще в пеленках. Он еще сам познает мир на ощупь,
удивляясь и пугаясь очевидных вещей, но только его ощущения и познания весьма,
скажем мягко, отличаются от наших.
Для него смешны и нелепы придумываемые нами понятия, как
демократия, фашизм, теократия, монархия, – он живет, развивается, а мы
просто должны тоже жить и развиваться. Попытаться остаться в демократии или
фашизме – это означает остановку в развитии или хотя бы замедление. Нет, мы
будем развиваться, совершенствоваться. Демократия, фашизм, каннибализм, прочие
шаманские пляски с бубном вокруг костра – оставим в прошлом.
Мы – идем вперед.
Громов, Сигуранцев и два сопровождающих нас генерала
тихонько переговаривались, осторожно поглядывая в мою сторону. Я с трудом
пошевелился, чувствуя, как рвутся мириады нитей, связывающие меня со всемирным…
нет, не разумом, разумом еще и не пахнет, но со всемирным организмом.
– А как в этом… их главном городе? Хагалак-Тюрку? Где
требовали автономию?
Громов помрачнел:
– Туда пока не стоит.
– Что там? – спросил я. – Слишком много
трупов?
– Нет, – ответил он нехотя. – Там еще
сопротивляются.
Я не поверил своим ушам.
– Как? Танковой армии?
– Нет, но… те, кто ушел в бункеры, вполне могут достать
наш вертолет стингером. Один уже догорает!.. Как на грех, восемнадцать
десантников вез…
Он зло стиснул челюсти, вздулись рифленые желваки.
Сигуранцев сказал быстро:
– Я уже бросил туда элитные части ГРУ. Думаю, не так уж
и много они успели настроить этих бункеров.
Вертолет медленно снижался, я всматривался в разрушенное
село, но признал его только по приметному дому аятоллы, здесь была моя первая
остановка, здесь первая волна переселенцев строила дома еще по русским канонам,
даже мечеть почти не мечеть, а просто просторный дом, чтобы не вызывать косого
взгляда русских, это уже в Хагалак-Тюрку отбросили все предосторожности и
начали строить Великий Кобызстан…
По земле пробежал ветер от лопастей, поднялась пыль, мы
ощутили толчок, вертолет встал неподвижно, а мотор начал снижать обороты.
Генералы выбрались первыми, за ними Сигуранцев и Громов,
помогли сойти мне. Ноги подкашивались, и хотя лопасти уже перестали шелестеть
над головой, вращаются по инерции, но в голове гул и горячий свинец.
Добротный дом муфтия кажется неповрежденным, но я рассмотрел
дыры в стенах, отбитую штукатурку, оголившиеся каменные блоки, а внизу
осыпавшуюся цветную керамическую плитку, выбитые окна…
На уровне второго этажа просторный балкон, чуть ли не вокруг
дома, решетка покороблена, в одном месте сорвана и висит на одном-единственном
железном штыре, внизу вместе двери пролом, все вынесло вместе с косяком, на
стенах черные следы копоти, ямки от попадания пуль из крупнокалиберного
пулемета, а вот и следы от разрывов гранат…
Сердце сжалось, там из темноты торчат ступни, а на стене
брызги крови. Громов сказал мрачно:
