Сигуранцев кивнул:
– Да, это больше ко мне. Хотя, может быть, больше к
Босенко.
Босенко за происходящим на экране наблюдал с холодным
равнодушием, пожал плечами:
– Вина уже в том, что такое сказал про Россию. А то,
что стрелял в наших солдат, что подбил бэтээр, – меньшее зло. Полагаю, что
пора начинать отстреливать и остальных… Вы понимаете, о ком я говорю?
Новодворский проглотил реплику, но взгляд, который бросил на
Босенко, не предвещал ничего хорошего. «Дай только сесть в президентское
кресло, – говорил его взгляд, – в тот же день штатовские коммандос
наденут на тебя наручники».
Уже на всех трех экранах сменялись кадры, снятые камерами
высокого разрешения. В район боев, так упорно называли нашу операцию,
корреспондентов еще не допускают, хотя, по словам Карашахина, смишники набежали
и размахивают заявками под окнами канцелярии. Крупнейшие агентства еще не
успели прислать запросы на посещение Рязанской области, но вот-вот от них поступят,
да не просто запросы, смишники наглеют с каждым днем, у них просьбы давно
превратились в требования, Карашахин время от времени исчезал из кабинета,
принимал гонцов от телестудий, обещал подумать, посоветоваться, ведь если
кто-то из корреспондентов погибнет, попав во время маневров под танк, то винить
будут русские войска, а не самого корреспондента, так что лучше погодить, чтобы
отправить представителей прессы под охраной и с сопровождением.
Громов, Сигуранцев и Босенко и раньше держались обособленной
группкой, теперь дистанция между ними и остальными удвоилась, однако разрослась
группа: Павлов, Шандырин, Забайкалец, к ним присоединился робкий Каганов, затем
Убийло, а Башмет вовсю старался дистанцироваться от тающей группировки
Новодворского.
Каждые сорок минут на мой стол опускалась папка с
одним-единственным листком. Карашахин отходил почти что на цыпочках, разговоров
и расспросов избегал, исчезал из кабинета, как тень отца Гамлета.
На листке сменялись только цифры, а графы оставались те же:
количество убитых, раненых, стычек. Танки Громова утюжили развалины, вертолеты
зависали над каждым подозрительным местом, по линю стремительно соскальзывали
парни в бронежилетах, быстрые и ловкие, ничуть кобызам не уступают, но сердце
мое сжималось в горечи: у нас такие только элитные войска, их капля в сером
море портяночников, а кобызы все – элита…
Совещание закончилось, но министры по одному и по двое снова
возвращались, у всех находились вопросы, Босенко исчез, на него ляжет основная
нагрузка после того, как Громов выведет танки, а Сигуранцев уберет элитные
части спецназа ГРУ, Громов и Сигуранцев тоже исчезали, но возвращались, будто
не решались оставить меня одного во враждебном окружении без поддержки.
Может, сказал внутренний голос, это все-таки ошибка, вдруг не
надо так дико, варварски, пещерно? Ведь мы – один человеческий род, без
разделения на русских, кобызов, украинцев. Даже без разделения на белых,
черных, желтых и краснокожих. Ведь все – один вид, вид человека… ну не будет
русских, будут кобызы. Человечество, возможно, только выиграет. Кобызы с их
неистовой энергией быстрее выйдут в космос, колонизируют все планеты, ринутся в
звездное пространство, заселят Галактику…
Я помотал головой, кровь от слишком быстрого для меня движения
прилила в мозг с силой ударной волны. Вспыхнула боль, в глазах покраснело от
прилива, но вместе с тем пришла и злая мысль, что та эволюция, о которой я
подумал, давно закончилась. На беговую дорожку вышли уже не отдельные люди, не
племена и нации, а соцсистемы. Если уступим кобызам, то признаем себя слабее, а
если вот так танками, вертолетами, огнем из тысячи крупнокалиберных пулеметов
по всему, что имеет наглость явиться к нам и еще поднимать хвост, –
докажем, что у нас есть еще искра жизни, что будем драться за существование, за
русскость, за то зерно, что однажды выкристаллизовало из огромного славянского
мира яростную и стойкую Московскую Русь.
Проще говоря, если вот сейчас доведем до конца эту операцию,
то докажем самим себе право на существование. В эволюции право доказывается
только одним способом – выживает сильнейший. На том и стоит эволюция, чтобы
выживал сильнейший. Если кобызы лучше нас, то пусть докажут, пусть сметут
Россию, как планировали! Мы не случайно одна из самых крупных наций, а эта
огромная территория не сама упала в карман: все земли на планете много раз
отвоевывали друг у друга, и каждый имеет тот клочок, который может удерживать
силой. Мы завоевали одну шестую часть суши потому, что у нас на это хватило
силы и отваги. Кобызы сумели завоевать за всю свою пятитысячелетнюю историю
жалкий клок, да и тот постоянно отдавали разным народам. Что сохранились как
народ – не довод. Венграм доставалось не меньше, пять раз меняли родину под
натиском врагов, но в конце концов прибыли в Европу и создали свое государство.
Кобызы – нет, не сумели. Так что нечего заикаться про их лучшую выживаемость.
Любой вид стремится захватить как можно больший ареал обитания, этим он
доказывает свою выживаемость. Русские – доказали. Никто нам не помогал и земли
добровольно не уступал. А теперь пусть докажут кобызы…
Стало тише и словно повеяло морозным ветерком. Я поднял от
бумаг голову, в кабинет входил Сигуранцев, как всегда, штыкообразный, с
короткой стрижкой, холодно поблескивающими очками, подтянутый, как граф
Аракчеев.
– Последние очаги, – доложил он. Холодно посмотрел
на притихших министров. – Около сорока тайников оказалось в южной части.
Есть с подземными ходами на километры, это дает им возможность заходить нашим
войскам с тыла.
– Это не горы, – сказал я недобро. – Взрывать
все к такой матери!
Он скупо усмехнулся:
– Так и делается. Сперва пару гранат в яму, потом
спускаются первые, снова гранаты в темноту… А потом на глубине взрывают,
обрушивая весь свод. Если кто из боевиков останется жив, пусть попробует
выкопаться своими силами.
Министры слушали с жадностью, новости из первых рук,
Новодворский неодобрительно покачивал головой. Я чувствовал, с какой скоростью
работает нанокомпьютер в его голове, с какой легкостью перелопачивает терабайты
информации, ситуация изменилась резко, это катастрофа для слабых игроков, и
счастье для сильных, что в одно мгновение могут получить то, к чему шли долгие
годы.
– Когда можно выбирать из двух зол, – сказал
я, – это уже демократия. Мы выбрали. Ладно, я выбрал! Но из двух зол.
Каких – знаете. Как сказал один мудрец, правильный путь один – свой! Мы им
пойдем.
Новодворский поинтересовался чересчур мягким голосом:
– Значит ли это отрицание общечеловеческих ценностей?
– Я застал время, – сказал я, – когда еще
были мусульмане… Вернее, отголоски общности. Не поняли? Как вы застали другую
общность: «советские люди». Когда ангелы смерти подходят к разверзшейся могиле
и спрашивают грозно: кто ты, а умерший должен ответить: я – мусульманин.
Понимаете? Не было турков, сирийцев, арабов: были мусульмане. Первым осмелился
назваться турком Ататюрк с его революционной партией, недаром его так
приветствовал Ленин. Теперь же есть и турки, и ливийцы, и египтяне, и
палестинцы, все они помнят о своих интересах. Что не мешает им оставаться мусульманами.
Точно так же мы останемся европейцами… или азиатами, это неважно, хотя прежде
всего будем думать о России, а о человечестве… во вторую очередь.
