А по улице Шевченко, широкой, обсаженной деревьями и застроенной одноэтажными домами, шли танки, три или четыре машины, стреляя наугад. Один из снарядов рванул на площади, выщербив осколками колонны Дома Советов.
Экипажи того танкового взвода, что двигался в колонне Судоплатова, открыл встречный огонь, но эта «перепалка» не привела к успеху ни одной из сторон. Зато, «под шумок», артиллеристы Шорина подкатили свои пушки, прячась за елями, высаженными у Дома Советов, и дали залп.
Одному из расчетов повезло достать самый дальний немецкий танк, вздумавший выехать на тротуар, ломая полудикое абрикосовое дерево. Снаряд раскурочил ведущее колесо. Танк завертелся, распуская гусеницу, и второе попадание пришлось в борт. Готов.
Партизанским «четверкам» никак не удавалось добиться виктории, зато их кинжальный огонь очистил улицу от пехоты, завалив тротуары останками.
Трем немецким танкам не оставалось выхода, кроме как переть к площади, надеясь первыми выбить партизан, но тут фрицам перестало везти окончательно – артиллеристы Шорина подбили танк, идущий впереди, а бойцы из группы Творогова забросали «коктейлями Молотова» следующий за ним.
Никто даже не заметил, каким образом и куда делись танкисты из оставшейся «четверки». Они так быстро и дружно покинули боевую машину, что никто этого не заметил, даже глазастый Ларин.
Все были только рады, а особенно братья Кричевцовы, мигом занявшие «освободившуюся» машину. Кое-как развернувшись, они возглавили наступление на вокзал, где немцы организовали что-то вроде опорного пункта.
Несколько орудий, выкаченных на пятачок перед вокзалом, палили громко, хотя меткостью не отличались. Артиллеристам очень не повезло – танки Медведева, прорвавшиеся на улицу Революции, что проходила параллельно вокзалу, буквально снесли батарею осколочно-фугасными.
Неожиданно наступившая пауза позволила Судоплатову услыхать глухой гром, раскатившийся от реки, – это партизаны подорвали железнодорожный мост. Всё, части 11-й армии фон Манштейна, временно застрявшие на станции Голта, обрели прекрасную возможность задержаться тут навсегда.
И тут с грохотом и лязгом, ломая старый привокзальный магазинчик, на улицу Революции поперли фашистские танки…
Из записок П. А. Судоплатова:
«К началу 1941 года, то есть к кануну войны, разгром террористических, повстанческих и других антисоветских эмигрантских организаций в основном был завершен. Можно судить да рядить по поводу методов этой борьбы, однако очевидным является то, что активная оппозиция, жаждавшая войны против СССР и ратующая за сотрудничество с ведущими капиталистическими державами, была обезглавлена. В частности, было ликвидировано руководство Российского общевоинского союза. Он полностью был дезорганизован и никакой заметной политической роли в советско-германской войне уже сыграть не смог. Такой же эффект был получен и после ликвидации верхушки украинского националистического движения.
Нанося последние удары в 30-х годах по руководителям ОУНа и РОВСа, последовательно спецслужбы СССР лишили эмиграцию доверия ведущих капиталистических государств, то есть того подспорья, на которое рассчитывали спецслужбы и военные круги западных стран, планируя будущее военное столкновение с Советским Союзом. Для руководителей западных спецслужб было совершенно очевидно, что ставка на ослабленную нами эмиграцию в борьбе против СССР хотя и важна и может принести ущерб нашей стране, но вместе с тем бесперспективна. В военном противоборстве с Советским Союзом придется рассчитывать только на свои силы…»
Глава 18
Улыбка тигра
Норвежское море, борт линкора «Тирпиц». 28 июня 1942 года
Линкор не спеша одолел пролив, минуя пенные водовороты, так пугавшие мореходов в старину, и вышел в открытое море.
Здесь он двинулся полным ходом, выдавая двадцать девять узлов, хотя мог выжать и за тридцать
[24].
Однако эсминцы, увязавшиеся следом, были способны легко догнать линкор, выжимая тридцать восемь узлов
[25]. Ну, это в теории, а на практике выходило от силы тридцать шесть с половиной. Но разве этого мало?
Артиллерия эсминцев могла напакостить, но вряд ли ее можно было назвать опасной для «Тирпица» – на каждом догоняющем имелось по пять 127-мм орудий. Не абы что, но бояться стоило торпед – если эсминцы приблизятся на шесть-семь километров, их следовало уничтожить, иначе у линкора могли быть крупные неприятности.
Наум поднял бинокль и поглядел за корму. Четыре… Нет, пять эсминцев. «Теодор Ридель», «Ганс Лоди», «Фридрих Инн», «Эрих Кёлльнер» и еще какой-то.
Вряд ли это можно назвать погоней. Скорее, корабли сопровождали линкор. Эфир звенел от переговоров с берегом – ни моряки, ни штабные ничего не понимали, а связываться с Берлином боялись.
Куда движется «Тирпиц»? Зачем? Может, действительно какая-то сверхсекретная операция? Но тогда почему никто не знает о ней – ни в Нарвике, ни в Тронхейме? Так же не бывает.
Эйтингон опустил бинокль и устало потер глаза. Сутки на ногах, всю здешнюю бестолковую ночь.
– Турищев!
– Здесь я!
– Покемарю я часика два, если ты не против.
– Да конечно, товарищ командир! Половина моих ребят уже поспала малёхо, сразу посвежели.
– Тогда так – чуть что, сразу буди. Понял?
– Так точно!
– Я буду в адмиральской каюте.
– Ага!
Каюта для адмирала была расположена рядом с капитанской, где томился «Чарли», как в экипаже «Тирпица» прозвали Карла Топпа. Между двумя каютами имелась столовая для адмирала, а в самой каюте – хоть пляши. Из большого кабинета, освещенного парными светильниками на белых стенах, двери вели в ванную и спальню.
Туда-то, сонно моргая, и приплелся Эйтингон.
Наполовину раздевшись и вырубив надоевший свет, он рухнул на аккуратно застеленную адмиральскую кровать и мгновенно уснул.
Проснулся Наум сам. Глянул на светившиеся стрелки часов, выругался на шибко заботливого Турищева и нашарил выключатель, плотно зажмурив глаза.
Проплевшись в ванную, он сполоснулся холодной водой и словно смыл сон, как липкую грязь. Не выспался, но хоть глаза не закрываются сами.
Одевшись, Эйтингон покинул каюту и встретился взглядом с сиявшим Турищевым.
– Чего лыбишься? – проворчал он. – Из-за тебя два лишних часа проспал…
– Так все ж нормально, товарищ командир! Пароход плывет в заданном направлении, немцы не озоруют, все под контролем.
– Под контролем у него… Дай-ка я с капитаном побалакаю.
Кивнув краснофлотцу, чтобы тот отпер дверь в каюту капитана, Наум переступил высокий комингс.
