– Он! – сообщил Трошкин, вернувшись. – «Крупа»!
– Будем брать, – решил Наум.
Осторожно, бочком, он выглянул в окно. Во дворе горел яркий фонарь, и за окнами просматривались коридоры второго этажа – напротив и слева, а вот тот, где маялся Крупа, имел иную планировку – там комнаты и кабинеты располагались по обе стороны.
– Никого вроде. Ты, Гаврик, и ты, Федя, идете вкругаля и заходите с тыла. Крупа вас не заметит, он будет смотреть на меня.
Эйтингон, готовясь к операции, хотел сначала обрядиться в камуфляж, но потом передумал и остался как есть – в галифе и в кителе полковника.
Зайдя в комнату, через которую они проникли в особняк, Наум подсветил маленьким фонариком и выбрал себе папку посолиднее.
– Начали!
Дождавшись, пока за окнами по ту сторону двора мелькнет платок, Эйтингон решительно свернул за угол и пошагал прямо к «сторожу». Тот удивился малость, обнаружив полковника, энергично приближавшегося к нему. Лицо полковника выражало озабоченность, его губы шевелились, вычитывая что-то из открытой папки, которую он держал в руках.
Остановившись напротив Крупского, Наум поднял голову и спросил будничным тоном:
– Судоплатов еще здесь?
– Здесь… – вымолвил верзила, растерявшись. – А…
Договорить ему не дали – пистолет с глушителем, который Эйтингон держал под папкой, коротко прошипел.
Крупа вздрогнул, дернулся, словно желая прикрыть рану в груди, но сердце уже остановилось. Упасть верзиле не дали – подоспевшие Ермаков с Шереметевым подхватили никнувшее тело.
Наум махнул им рукой – в комнату, и подозвал Ларина с Приходько.
– Страхуете.
Неожиданно за дверью послышался чей-то голос, и створка приоткрылась. Спиной показался еще один громила, широкоплечий, с бритой головой.
– Слушаюсь, – прогудел он и аккуратно прикрыл дверь.
Наум хотел было застрелить и этого, но передумал и ударил по бритой голове рукояткой пистолета.
Подбежавшие Иван с Миколой подхватили громилу.
– На допрос, – велел Эйтингон.
И опять они вернулись во «входную» комнату. Вялого громилу живо связали, а рот заклеили куском лейкопластыря.
Пинком приведя в чувство «языка», Наум присел и ласково сказал:
– Ну, здравствуй, друг ситный. Говорить будешь? Кивни! Не хочешь? А я тут плоскогубцы нашел… Ржавые, правда, но зажать, как следует, сосок смогут. Приступать? – Эйтингон рванул рубашку на пленном и сжал пассатижами розовый пупырышек.
Громила замычал и задергался. Потом что-то щелкнуло у него в мозгу, и он истово закивал.
Наум отложил свой инструмент и легонько сжал пальцами кадык у «языка».
– Сейчас я отлеплю пластырь, и мы с тобой поговорим. Но прежде чем я это сделаю… В общем, китайцы преподали мне один урок – как пальцами вырывать гортань. Я этот урок выучил на «отлично», поэтому, если ты вздумаешь орать и звать на помощь, то у тебя этот номер не пройдет – станет нечем орать. Дошло?
Сорвав пластырь, Эйтингон спросил:
– Как звать?
– Михаил… – просипел громила. – Порошенко.
– Там, откуда ты вышел, кабинет?
– Так точно.
– Судоплатов на допросе?
– Так точно.
– Кроме него и… хм… следователя, там больше никого нет?
– Никого.
Уловив движение глаз, Наум посильнее сжал горло.
– А если подумать? – промурлыкал он.
– Т-там… Степан. Фамилии не знаю. Говорят, из немцев. Всюду ходит за Абакумовым. Очень хорошо стреляет и пользуется ножом.
– Я смотрю, там слева пара дверных проемов заштукатурена. Кабинет расширили? Или что?
– Расширили.
– А справа что за дверь?
– Там комната отдыха.
– Она соединяется с кабинетом?
– Так точно.
– Сколько охраны внизу?
– Трое.
Эйтингон отстранился, убирая руку с гортани Порошенко, и вдруг резко ударил костяшками пальцев, ломая тому и горло, и позвонки.
– Работаем. Микола, накинь на себя пиджак Крупского или этого – постоишь у двери. Никого не впускать и не выпускать.
– А як же!
Жестами распределив роли, Наум доверил вскрытие дверей Трошкину – классный взломщик вышел бы из этого блюстителя закона.
Бесшумно пройдя в комнату отдыха, Эйтингон приблизился к внутренней двери. Коснулся ее – не заперто. Присев, он глянул в замочную скважину.
Ага! Судоплатов сидел перед большим столом, за которым развалился Абакумов.
– …Я не буду клясться и божиться, что ни в чем не повинен, – скучным голосом говорил Павел, – вам это не интересно. Лучше скажите мне, есть ли у вас хоть какие-то доказательства моей вины в тех преступлениях, которые вы на меня вешаете? Что, есть улики? Или нашлись свидетели? Нет же, верно? Тогда зачем весь этот балаган? Подломить меня решили? Не получится. Вы даже не представляете себе, какой у меня опыт по этой части! Бить будете? Так я же не стану это терпеть, сдачи дам! Убьете? Так хоть помру мужиком. Чего вы добиваетесь, Виктор Семенович?
Эйтингон отстранился и поманил Трошкина. Тот наклонился.
– Абакумов за столом, – прошептал Наум. – Боюсь, там кнопочка какая-нибудь, еще вызовет охрану. Войдем, когда этот смершевец встанет. И Степки не видно…
– Понял. Ждем.
Эйтингон прислушался.
– Ах, Павел Анатольевич… – притворно вздохнул Абакумов. – Вы что думаете, мы тут зря хлеб свой едим? Не зря, смею вас уверить. Были бы трупы, а улики найдутся! А уж свидетелей будет…
– Не сомневаюсь в ваших талантах, – без улыбки сказал Судоплатов. – Вы вчера обещали раскрыть тайну моих преступлений. Хотелось бы услышать, к каким выводам вы пришли.
– Да просто все, – пожал плечами Абакумов. – Вы частенько бывали за границей, а когда началась война, дважды отсутствовали, якобы участвуя в боевых действиях. Нет, нет, я верю, что вы воевали, и все такое, но с кем вы контактировали в это время? С кем выходили на связь? Особенно в зоне румынской оккупации?
Не с американцами ли? Или с англичанами?
Павел невесело рассмеялся:
– Господи, как все примитивно! Вы, говорят, толковый оперативник, но это все тактика, а вот в стратегии вы, простите, полный нуль. Вы же никак не можете вырваться из плоскости обыденных рассуждений! Раз Судоплатов не агент немцев, значит, тут замешаны штатовцы или британцы. Все! Вы даже не стали анализировать связь между всеми теми убийствами, которые вешаете на меня. А ведь она есть, эта связь, только вы ее уловить не в состоянии. Вы никак не подниметесь над ситуацией, не взглянете на нее в трех измерениях, что ли. Вам даже в голову не пришло задать самому себе вопрос: а зачем он убивал этих деятелей? Чего для? И почему именно их, а не Ворошилова, скажем, или Тимошенко? Калинина? Молотова? А ведь жертвы были выбраны отнюдь не по жребию. Однако от вас, Виктор Семенович, оказались скрыты и мотив совершенных убийств, и цель, и смысл.
