Переформировав эшелон, их дотянули до ближайшего крупного узла, где сразу же отогнали на запасные пути дожидаться локомотива. Поскольку график движения сломался, сначала требовалось пропустить несколько поездов, после чего обещали отправить и их. С точки зрения работы НКПС – рутина, а вот для Александра все оказалось впервые и внове. Вот, кстати, тоже ведь фронт за линией фронта, как и у них с ребятами! Они вражеских диверсов с прочим подрывным элементом ловят, путейцы обеспечивают бесперебойную доставку на передовую подкреплений и техники, отправку обратно подбитых танков, раненых и эвакуируемых. Да и там, в далеком тылу, если подумать, тоже свой фронт, безоружные солдаты которого в три смены вкалывают на оборонных заводах, в госпиталях, колхозных хозяйствах. При том что тыловые нормы питания ни в какое сравнение с фронтовыми не идут…
Младлей Пермяков остался на полустанке дожидаться автомашины, которую обещали прислать из авиаполка после радиограммы Гулькина. Сашка, разумеется, не спорил: что мог, он и так сделал – про воздушный бой сообщил, ожог парню обработали, дальше пускай летуны сами разбираются, не маленькие. Да и добираться до расположения оттуда в любом случае ближе.
Ближе к обеду тронулись. И еще спустя несколько часов прибыли, куда следовало – на крупную железнодорожную станцию в полутора десятках километров от Калинина. Расположенную в полосе наступления 119-й стрелковой дивизии станцию и поселок неподалеку от нее освободили буквально несколько дней назад, прорвав вражескую оборону на участке Горохово – Прибытково – Эммаус. Повсюду виднелись следы недавних кровопролитных боев и многочисленных бомбежек, большинство зданий было разрушено, а вдоль путей громоздились искореженные остовы вагонов, вздувшиеся и выгоревшие цистерны, развороченные взрывами паровозы.
Особенно Александру запомнились несколько лежащих кверху брюхом сгоревших «тридцатьчетверок», сброшенных под откос вместе с платформами. Тех самых «тридцатьчетверок», что столь остро требовались фронту и которые так до него и не доехали… Встречались и фашистские танки, разбитые огнем артиллерии или бомбами – черно-рыжие, со снесенными детонацией башнями и раскуроченными корпусами. Немцы обороняли важный железнодорожный узел до последнего, но удержать позиции не смогли. Несмотря на разрушения, сейчас станция уже функционировала в полном объеме, круглосуточно принимая и отправляя составы.
Эшелон встал под разгрузку, а Гулькин, оставив подчиненных с пленными (все трое доехали благополучно, даже так и не пришедший в сознание стрелок-радист), отправился выяснять, как им добраться до особотдела. Разумеется, их никто не встречал, а с транспортом, вполне ожидаемо, имелись большие проблемы. И все же Александру всеми правдами и неправдами удалось выбить в свое распоряжение грузовик. А как иначе? У него, между прочим, ценные пленные, один из которых тяжелораненый. Они что, пешком потопают? А ежели сбегут по дороге, кто отвечать станет?
Коменданта станции он после недолгих поисков обнаружил в уцелевшем крыле разрушенного бомбой здания станционной управы. Ну, или вокзала – пойди пойми, как это строение у тружеников НКПС правильно называется? Точнее, то, что от него осталось. В крохотной комнатушке, несмотря на жарко натопленную печку-буржуйку, гулял, таская по вышарканному полу обрывки каких-то бумаг, морозный сквозняк. Единственное окно с вынесенной взрывной волной рамой было наспех забито фанерой и задрапировано плащ-палаткой, но это помогало плохо. Тем более что двери в кабинете не наблюдалось вовсе. Замотанный железнодорожник с красными от хронического недосыпания глазами, выслушав особиста, поначалу стал было сетовать на отсутствие транспорта. В смысле, от слова «совсем». Но Гулькин лишь пожал плечами, ровным голосом повторив требование. А заодно ладонь на клапан кобуры положил – абсолютно случайно, разумеется. Просто раненая рука от холода снова неметь стала, вот и нашел, обо что опереться.
Стушевавшийся комендант, тяжело вздохнув, только обреченно рукой махнул. И, пробормотав под нос классическое: «Что ж вы меня все без ножа режете, товарищи дорогие?», протянул подписанный невнятной закорючкой путевой лист и сообщил, где можно найти автомашину. Правда, при этом он попытался отправить вместе с ними какой-то груз вместе с сопровождающим – «товарищ сержант госбезопасности, так тут ведь совсем недалеко! Ну, войдите же в положение, от себя ведь машину отрываю! Буквально два километра! Сгрузите по дороге – и до вечера полуторка в полном вашем распоряжении!». Но тут уж Сашка встал в позу: мол, какой еще груз, если у него с собой пленные?! Которых ждут не дождутся в контрразведке. А если кое-кто пытается этому помешать, так стоит еще разобраться, с какой именно целью? Договорились, одним словом…
* * *
Полуторку нещадно трясло, швыряя из стороны в сторону на разбитой танковыми гусеницами дороге. Ледяной ветер бросал в ветровое стекло пригоршни мелкого колкого снега. В кабине, несмотря на невысокую скорость, было ощутимо холодно – дуло, как показалось Александру, буквально отовсюду. Особенно доставал мощный морозный поток со снегом из щели между приподнятой створкой лобового стекла и капотом: несмотря на то, что шофер протирал его соленой водой из бутылки, от запотевания и обмерзания это помогало слабо, практически никак
[14]. Так что приходилось действовать проверенным способом, выхолаживая и без того неотапливаемую кабину. Впрочем, едущим в кузове приходилось еще хуже, несмотря на брезент, которым они прикрылись от ледяного ветра. Как бы пленных не поморозить. Хотя нет, глупость подумал: ничего с фрицами не станет. Летные комбинезоны у них теплые, не на такой мороз рассчитаны.
Устроившись со всем возможным комфортом, подняв воротник и не обращая внимания на холод и тающий на коленях снег, Сашка уставился в окно. Благо там имелось на что поглядеть. По обочинам дороги застыла занесенная снегом брошенная немецкая техника. Уже виденные на станции танки, автомашины, броневики, орудия. В основном – битые и горелые и оттого, видимо, не представляющие особого интереса для трофейных команд. Потом, когда фронт отойдет на сотню-другую километров и здесь будет глубокий тыл, все это мертвое железо погрузят на платформы и отправят на переплавку – стране нужна высококачественная сталь. Но пока, как минимум до весны, все эти угловатые панцеры с черными отпечатками тактических знаков уже не существующих дивизий на порыжевшей от огня броне, искореженные взрывами грузовики и бронетранспортеры, уткнувшиеся стволами в землю пушки так и будут стоять здесь немым напоминанием о недавнем советском контрнаступлении.
Трупы гитлеровцев тоже никто не убирал, и их практически полностью занесло, лишь кое-где из снега торчало колено, вымазанная белилами каска или скрюченная рука, серо-желтая, костлявая, уже успевшая обветриться. Пару раз Гулькин заметил фрицев, валявшихся прямо на дороге: во время наступления их не скинули в кювет, а потом, после прохождения армейских колонн, это уже просто не имело смысла. Намертво вбитые гусеницами в промерзшую землю, раскатанные вровень с грунтом, они уже ничем не походили на людей. Равно как не вызывали и никаких эмоций: за эти полгода Александр уже слишком много узнал, чтобы позволить себе подобную роскошь. Сейчас все они были просто ВРАГАМИ. Смертельно опасными солдатами, опытным, прекрасно подготовленным противником, но не ЛЮДЬМИ. Наверное, когда-нибудь потом, когда они закончат эту войну, они вспомнят о том, что они тоже люди, человеки, но не сейчас. Пока – рано…
