Все мои фантазии связаны с браком. Если я воображала, что ухожу от одного мужчины, то неизменно в объятия другого. Как корабль, у которого непременно должен быть порт приписки. Я просто не могла себя вообразить без мужчины. Без мужчины я чувствовала себя, как собака, потерявшая хозяина: лишенная корней, лица, неопределенная.
Но что хорошего в браке? Слава богу, я не первый раз замужем. Некоторые плюсы это давало, но и некоторые минусы. Положительные стороны брака были главным образом негативными. Незамужней женщине в мире, где хозяйничают мужчины, приходилось ох как нелегко, а потому все, что угодно, лучше этого. Брак был лучше. Но не очень. «Черт бы их драл, этих мужиков, – думала я, – устроили все так, что жить одинокой женщине настолько невозможно, что дамы этому предпочитают плохие браки». Почти что угодно можно назвать улучшением по сравнению с жизнью, когда тебе приходится вертеться с утра до ночи на какой-нибудь низкооплачиваемой работе, отражая в свободное время атаки непривлекательных мужчин и одновременно искать привлекательных. Хотя у меня нет сомнений, одиночество для мужчины ничуть не лучше, чем для женщины, но положение мужчин не отягощается опасностью, и оно не обязательно влечет за собой нищету и неоспариваемый статус социальной парии.
Стали бы большинство женщин выходить замуж, если бы знали, что влечет за собой брак? Я думаю о молодых женщинах, которые едут за своими мужьями, когда те отправляются на поиски лучшей работы. Я думаю о том, что они чувствуют, когда оказываются за тысячи миль от друзей и родных. Я думаю о том, что они чувствуют, живя там, где им невозможно найти работу, где говорят на другом языке. Я думаю о том, что они чувствуют, плодя детей, стараясь заполнить пустоту одиночества, не зная для чего. Я думаю об их мужьях – они постоянно делают карьеру, а потому вечно раздражены и измотаны. Я думаю о том, что после свадьбы они видят друг друга реже, чем до нее. Я думаю о том, что они ложатся в постель уставшие – им уже не до любви. Я думаю о том, что по прошествии первого года брака они оказываются так далеко друг от друга, как представить себе не могли во время жениховства. А потом я думаю о тех фантазиях, которые у них начинаются. Он глазеет на четырнадцатилетних постнимфеток в бикини. Она вожделеет к телевизионному мастеру. Заболевает ребенок, и она ложится в постель с педиатром. Он трахает свою мазохистскую маленькую секретаршу, которая читает «Космополитен» и мнит себя суперсовременной. Когда все пошло не так? А было ли оно когда-нибудь так?
Мрачная картинка. Не все браки такие. Взять хотя бы брак, о котором я мечтала в идеалистической юности, когда я считала, что у Беатрис и Сиднея Уэбб, Вирджинии и Леонарда Вулф
[114] идеальные браки. Что я понимала тогда? Хотела «полной взаимности», «товарищества», «равенства». Разве я знала, что мужчины сидят как приклеенные к газете, пока ты убираешь со стола? Что они притворяются, будто у них руки из задницы растут, когда ты просишь перемешать замороженный апельсиновый сок? Что они приводят домой друзей, ожидая, что ты будешь прислуживать им, но в то же время считают своим долгом дуться и уходить в другую комнату, когда ты приводишь своих друзей? Какая юная идеалистка может помыслить об этом, читая Шоу, Вирджинию Вулф и Уэббов?
Я знаю несколько хороших браков. В основном вторые браки. Браки, где оба супруга переросли уже идиотскую стадию «я – Тарзан, ты – Джейн» и просто пытаются помогать друг другу жить дальше, быть добрыми по отношению друг к другу, делать неприятную работу, когда возникает необходимость, не очень задумываясь над тем, кто из них двоих должен ее делать. Некоторые мужчины достигают этого благостного расслабленного состояния в возрасте около сорока или после пары разводов. Может быть, вступать в брак лучше всего, когда молодость уже позади. Когда все глупости сошли с тебя, как шелуха, и ты понимаешь, что нужно любить друг друга, потому что рано или поздно умрешь.
Мы были все пьяны, но я пьянее других, когда загрузились в зеленый «триумф» Адриана и направились на дискотеку. Нас в крохотную машинку набилось пять человек: Беннет, Мари Уинклман, моя довольно грудастая сокурсница, которую Беннет заклеил на вечеринке, – она была физиологом; Адриан, который каким-то образом умудрялся рулить; я, с головой, закинутой назад, как первая Айседора после удушения
[115]; и Робин Фипс-Смит – робкий претендент-англичанин с кудрявой шевелюрой и немецкими очками, без умолку болтавший о том, какое отвращение у него вызывает «Ронни» Лэнг
[116], чем завоевал сердце Беннета. Адриан, с другой стороны, был последователем Лэнга, учился вместе с ним и прекрасно подражал шотландскому акценту. По крайней мере, мне казалось, что прекрасно, правда, я не знала, как говорит Лэнг. Мы петляли по венским улочкам, ехали по мощеным дорожкам, по трамвайным путям, вдоль грязновато-коричневого Дуная.
Я не знаю, как называлась эта дискотека или улица, – я вообще ничего не знала. У меня случаются состояния, когда я ничего не замечаю вокруг, кроме мужчин и тех моих органов – сердца, желудка, сосков, вагины, – которые эти мужчины заставляют пульсировать. Дискотека была серебряной. Хромированная бумага на стенах. Мигающие огни. Повсюду зеркала. Стеклянные столики на хромированных возвышениях. Сиденья кожаные. Рок-музыка, бьющая по ушам. Это место можно назвать как угодно – Зазеркалье, Седьмой круг, Серебряная шахта, Стеклянный шар. Я знаю одно: название английское. Очень модное и сразу же забываемое.
Беннет, Мари и Робин сказали, что посидят и закажут выпивку. Мы с Адрианом начали танцевать – наши пьяные телодвижения отражались в бесчисленных зеркалах. Наконец мы отыскали закуток между двумя зеркалами, где могли поцеловаться и где нас могли видеть только мы сами, отраженные бессчетное число раз. У меня появилось отчетливое ощущение, будто я целую сама себя; точно так же в девятилетнем возрасте я слюнявила уголок подушки, а потом целовала его, чтобы попытаться ощутить, что такое страстный поцелуй.
Начав искать столик с Беннетом и остальными, мы вдруг потерялись среди зеркальных кабинетов и перегородок, которые переходили друг в друга. Мы шли и шли в самих себя. Словно во сне, ни одно из лиц тех, кто сидел за столиками, не было нам знакомо. Мы искали и искали, все больше впадая в панику. У меня появилось ощущение, будто я попала в какое-то зазеркалье, где я, как Красная Королева, буду бежать и бежать, постоянно возвращаясь в одно и то же место. Беннета нигде не было.
И вдруг меня осенило. Я поняла, он ушел с Мари – потащил ее домой в постель. Я была в ужасе. Наконец-то я спровоцировала его. Это мой конец. Всю оставшуюся одинокую жизнь я теперь буду безмужней, бездетной, заброшенной.
