– Идем, – сказал Адриан. – Их здесь нет. Они ушли.
– Может, они не смогли найти столик и ждут на улице.
– Можем посмотреть.
Но я знала правду. Меня бросили. Беннет ушел от меня навсегда. В этот самый момент он тискал громадную желтушную задницу Мари. Трахал ее фрейдовские мозги.
Во время моей первой поездки в Вашингтон в возрасте десяти лет, когда мы были на экскурсии в здании ФБР, я забрела куда-то не туда. Потерялась – представьте только себе! – в здании ФБР. Бюро по розыску пропавших. Объявляйте тревогу. Тогда стояли самые глухие времена маккартизма
[117] и немногословный фэбээровец объяснял, как нужно ловить коммунистов. Я слонялась перед застекленным стендом, разглядывая образцы отпечатков пальцев, когда группа завернула за угол и исчезла из вида. Я плелась по залам, поглядывала на свои отражения в стеклах и пыталась подавить в себе страх. Меня никогда не найдут. Обнаружить меня еще труднее, чем отпечатки пальцев преступника, работавшего в перчатках. Меня будут с пристрастием допрашивать коротко подстриженные агенты ФБР, пока я не признаюсь, что родители у меня коммунисты, а они и в самом деле были прежде коммунистами, и мы закончим наши дни как Розенберги
[118] – будем петь «Благослови, Господь, Америку» в сырых камерах, представляя себе, что такое быть казненным на электрическом стуле. В этот момент я начала кричать. Я кричала, пока вся экскурсионная группа не прискакала назад и не нашла меня прямо там – в зале, полном улик.
Но теперь я не могла кричать. И потом ро́ковая музыка звучала так громко, что меня все равно никто бы не услышал. Я внезапно возжелала Беннета с такой же страстью, с какой несколько минут назад желала Адриана. А Беннет ушел. Мы покинули дискотеку и направились к машине Адриана.
На пути к его пансиону случилась одна забавная вещь. А точнее, случилось десять забавных вещей. Мы десять раз потерялись. И каждый из этих разов был неповторим – мы вовсе не крутились все время на одном месте. Теперь, когда мы навечно связаны друг с другом, уже вроде бы и не было нужды трахаться прямо здесь и сейчас.
– Я тебе не собираюсь говорить обо всех мужиках, с которыми трахалась, – сказала я, стараясь казаться смелой.
– Отлично, – сказал он, поглаживая мою коленку, и сам начал рассказывать про всех женщин, которых трахал он. Хорошенькая сделка.
Первой в списке шла Лей Пей, китаянка, о которой напомнил ему Беннет.
– Ну и много вы тогда выпили? – спросила я.
– Не думай, что мы это упустили из вида.
– Я и не думаю. Ну и долго вы с ней выпивали?
– А знаешь, довольно долго. Я и не помню, сколько лет.
– Ты хочешь сказать, что вы прекратили встречаться, но продолжали трахаться. Интересное кино. Фантомная случка. Знаешь, нужно запатентовать. Организация случки с великими личностями из прошлого – Наполеоном, Карлом Вторым, Людовиком Четырнадцатым… что-нибудь типа доктор Фауст, трахающий Елену Троянскую… – Мне нравилось говорить ему всякие глупости.
– Заткнись, женщина, и дай мне закончить про Лей… – И потом, повернувшись ко мне под скрежет тормозов: – Боже мой… как ты красива…
– Ты бы лучше на дорогу смотрел, идиот, – сказала я, довольная.
Мой разговор с Адрианом всегда походил на цитирование «Алисы в Зазеркалье». Ну вот, например.
Я: Мы, похоже, ходим кругами.
Адриан: В этом-то весь смысл.
Или:
Я: Ты не понесешь мой портфель?
Адриан: Если только ты согласна не носить пока ничего моего.
Или:
Я: Я развелась с первым мужем в первую очередь потому, что он был сумасшедший.
Адриан (нахмурив свой лэнговский лоб): Мне это представляется хорошим основанием для того, чтобы выйти замуж за человека, а не разводиться с ним.
Я: Но он каждый вечер смотрел телевизор.
Адриан: Ах, так. Ну тогда я понимаю, почему ты с ним развелась.
Каким образом Лей Пей испортила жизнь Адриана?
– У нее случилось несчастье, и она вернулась в Сингапур. Там у нее был ребенок, который жил с отцом, и ребенок попал в автокатастрофу. Она не могла не вернуться, но почему она мне ни разу не написала? Несколько месяцев я жил с ощущением, что весь мир состоит из роботов. Я никогда не пребывал в таком угнетенном состоянии. Эта сучка в конечном счете вышла замуж за педиатра, который лечил ее ребенка, – какой-то американец.
– Почему же ты не поехал за ней, если для тебя это было так важно?
Он посмотрел на меня как на сумасшедшую, словно такая вещь ему и в голову не приходила.
– Поехать за ней? С какой стати? Он опять повернул не в ту сторону – покрышки заскрежетали на вираже.
– Но ты ее любил.
– Я никогда не пользовался этим словом.
– Но если ты так чувствовал, то почему не поехал?
– Моя работа – это как выращивание цыплят, – сказал он. – Кто-то непременно должен оставаться на месте, чтобы разгребать помет и подсыпать корм.
– Говно собачье, – сказала я. – Врачи всегда используют свою работу как предлог, чтобы не вести себя по-человечески.
– Не собачье, а птичье.
– Очень смешно, – сказала я, рассмеявшись. После Лей Пей он прошелся по всей ООН – у него были девушки из Таиланда, Индонезии, Непала. Африканка из Ботсваны, пара француженок-психоаналитиков и французская актриса, которая «не вылезала из палаты».
– Из чего?
– Из палаты в психушке. Больницы для душевнобольных.
Адриан идеализировал безумие на типичный лэнговский манер. Шизофреники у него были настоящими поэтами. Любой лунатик в бредовом состоянии – Рильке. Он хотел, чтобы я написала с ним книгу. О шизофрениках.
– Я знала, что тебе от меня что-то надо, – сказала я.
– Ты права. Мне нужен твой указательный пальчик и твой вечно отстоящий большой.
– Чтобы засунуть тебе в задницу.
Мы постоянно бранились, как дети. Наш единственный способ сказать о взаимном расположении.
История отношений Адриана с женщинами практически делала его членом моей семьи. Казалось, его девиз: «Никогда не трахай родственниц». Его нынешняя подружка, которая, как он мне сказал, теперь приглядывала за его детишками, была ближе всего к такого типа родне: еврейка из Дублина.
