– Жизнь – фруктовый торт! У тебя ужасный оральный сдвиг, верно? – покачал головой Адриан, и слова прозвучали скорее не вопросом, а утверждением. – Что еще новенького – что ты еще хочешь сочинить?
Он поцеловал меня страстным слюнявым поцелуем, его язык – одна из слив во фруктовом торте.
– Ну и сколько ты еще собираешься оскорблять меня подобным образом? – спросил Беннет, когда мы с ним вернулись в отель. – Я не собираюсь вечно мириться с этим.
– Извини, – помялась я, голос мой звучал неубедительно.
– Думаю, мы должны убраться отсюда. Сядем на следующий самолет в Нью-Йорк. Сумасшествие не может продолжаться. Ты впала в безумное состояние, ты не в себе. Я хочу увезти тебя домой.
Я начала плакать. Я хотела домой, и я ни за что не хотела домой.
– Пожалуйста, Беннет, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
– Что – пожалуйста? – резко сказал он.
– Не знаю.
– У тебя даже не хватает силы воли остаться с ним. Если ты в него влюблена – давай езжай в Лондон, познакомься с его детьми. Но ты неспособна на это. Ты не знаешь, чего ты хочешь. – Он помолчал. – Мы должны немедленно ехать домой.
– Ну и толку? Ты теперь все время будешь во мне сомневаться. Я все уничтожила. Безнадежно. – Думаю, что и на самом деле верила в это.
– Может, если мы поедем домой, ты сразу же пойдешь к аналитику, и, если поймешь, почему ты это сделала, если ты проработаешь ситуацию, нам, может быть, удастся спасти наш брак.
– Если я пойду к аналитику! Таково твое условие?
– Не ради меня – ради себя. Чтобы ты прекратила заниматься такими вещами.
– А я что – занималась такими вещами раньше? Занималась? Даже когда ты вел себя со мной хуже некуда, помнишь, в Париже, ты и смотреть на меня не хотел? А в те годы в Германии, когда я была так несчастна, мне требовался человек рядом, я ощущала себя такой одинокой, а ты и твои постоянные депрессии сводили меня с ума, – у меня никогда никого не было. Никогда. Ты явно меня спровоцировал. Говорил, что не уверен, хочешь ли, чтобы я была твоей женой. Ты тогда говорил, что не уверен, хочешь ли жениться на писательнице, что мои проблемы тебя не интересуют. Ты никогда не говорил, что любишь меня. А когда я плакала и чувствовала себя несчастной, потому что мне не требовалось ничего, кроме близости и любви, – посылал меня к аналитику. Ты использовал аналитика как замену для всего. Всякий раз, когда тебе грозила малейшая близость со мной, ты посылал меня к чертовым аналитикам.
– А где бы ты теперь была, черт возьми, без аналитика? Ты бы бесконечно продолжала переписывать одно и то же стихотворение. Так никогда и не смогла бы послать куда-нибудь свою работу, продолжая всего бояться. Когда мы с тобой познакомились, ты была как сумасшедшая, ни над чем не могла работать больше десяти минут, у тебя имелся миллион планов, ни один из которых не воплощался. Я дал тебе место для работы, я тебя подбадривал, когда ты ненавидела себя, верил в тебя, когда ты в себя не верила, платил твоему треклятому аналитику, чтобы ты могла расти и развиваться как человеческое существо, а не метаться, как все остальные члены вашей сумасшедшей семейки. Так что давай обвиняй меня в своих проблемах. Я единственный, кто тебя поддерживал и приободрял, и вот чем ты мне отплатила – носишься за каким-то сраным англичанином, а мне плачешься, что не знаешь, чего хочешь. Иди ты к черту! Беги за ним, куда хочешь. А я возвращаюсь в Нью-Йорк.
– Но я хочу тебя, – сквозь слезы сказала я.
Мне нужно было его захотеть. Я жаждала этого сильнее всего остального. Я вспоминала времена, когда мы были вместе, трудные времена, по которым мы прошли вместе, и могли утешать и поддерживать друг друга, вспоминала, как он стоял у меня за спиной и успокаивал, когда по моему виду можно было подумать, что я вот-вот готова броситься вниз с какой-нибудь скалы. Вспомнила, как вместе с ним выстояла в армии. Прожитые годы. Вспоминала, что мы знаем друг о друге, как притирались друг к другу, об упрямой решимости, удерживающей нас вместе, когда все остальное уже не действовало. Даже то отчаяние, что мы разделяли, представлялось мне более прочными узами, чем все то, что связывало меня с Адрианом. Адриан был мечтой. Беннет – реальностью. Он угрюм? Что ж, реальность тоже угрюма. Если я потеряю его, то и имя свое не смогу вспомнить.
Мы обнялись и, плача, стали заниматься любовью.
– Я хотел сделать тебе ребеночка, – сказал он, вонзаясь в меня все глубже и глубже.
На следующее утро я была с Адрианом – лежала на одеяле в Венском лесу, солнце пробивалось сквозь кроны деревьев.
– Тебе и в самом деле нравится Беннет или ты просто перечисляешь его добродетели? – спросил Адриан.
Я сорвала длинную зеленую травинку и жевала ее.
– Зачем такие издевательские вопросы?
– Вовсе не издевательские. Я тебя вижу насквозь.
– Отлично, – сказала я.
– Правда-правда. Неужели ты считаешь, что радость в жизни ничего не значит? Или полагаешь, что главное – вся эта сумасшедшая дребедень «мой психоанализ – его психоанализ», «любишь меня – люби мою болячку». Вы с Беннетом, похоже, ужасно любите поплакаться. И постоянно извиняетесь. Тебя куда ни ткни – одни долги, обязанности и разговоры о том, что он для тебя сделал. А что уж это за заслуга такая? Ты разве монстр какой-нибудь?
– Иногда мне так кажется.
– Да скажи мне, бога ради, почему? Ты не уродина, не глупая, у тебя отличная вагина, красивый живот, куча светлых волос и самая большая задница между Веной и Нью-Йорком – чистое сало… – Он для вящей убедительности шлепнул меня по заднице. – Из-за чего ты все время беспокоишься?
– Из-за всего. Я очень зависимая. Регулярно рассыпаюсь на части. У меня случаются жуткие депрессии, и они могут длиться месяцами. И потом, ни один мужчина не хочет связывать жизнь с женщиной-писателем. От нас сплошные заморочки. Писательницы грезят наяву, когда должны готовить обед на кухне. Они озабочены книгами, а не детьми, забывают убирать в доме…
– Господи Иисусе, да ты просто настоящая феминистка.
– Ну да, я умею неплохо говорить и даже думаю, что верю в свои слова, но втайне похожа девушку из «Истории О»
[187]. Хочу попасть под сапог какой-нибудь жестокой бестии. «Любая женщина любит фашиста», – говаривала Сильвия Плат. Я чувствую себя виноватой, когда пишу стихи, вместо того чтобы готовить обед. Я чувствую себя виноватой за все. Если ты можешь заставить женщину чувствовать себя виноватой, то тебе не придется ее бить. Первый принцип войны между полами Айседоры Уинг. Женщины – худшие враги. А вина – главное оружие самоистязания. Ты знаешь, что говорил Тедди Рузвельт?
– Нет.
– Покажите мне женщину, которая не испытывает чувства вины, и я покажу вам мужчину.
