Когда Алессандро возвращался по вечерам к жене, я пускалась в независимое плавание. Ходила на концерты в Питти
[396], встречалась с некоторыми персонажами из моего предыдущего посещения Флоренции, снова подверглась горячему напору со стороны профессора «Микеланджело» (Карлински). Несмотря на жару и пестрый набор бойфрендов, я любила Флоренцию. И были моменты, когда вообще не хотела отсюда уезжать. Но в Нью-Йорке ждала противная преподавательская работа и программа подготовки диссертации, я все еще оставалась школьницей, задавленная своим суперэго, а потому из ненавидимого и любимого выбирала первое. А может, дело в Чарли; его предательство привело меня в бешенство, но я никак не могла дождаться встречи с ним.
Мы с Чарли расстались вскоре после нашего воссоединения. Похоже, я никогда не смогла простить его раздвоения, хотя сейчас понимаю, что на самом деле оно было под стать моему собственному и, возможно, мне следовало бы проявить больше снисходительности. Алессандро слал мне письма из Флоренции с рассуждениями о «divorzo»
[397], но я насмотрелась достаточно итальянских фильмов, чтобы поверить ему. Один раз появился «Микеланджело», но выглядел он под неумытым солнцем Нью-Йорка настолько непрезентабельно, что у меня не хватило духа продолжать отношения. Коричневатые и янтарные тона Флоренции творили с ним чудеса, что легко поймет любой поклонник Э. М. Форстера
[398]. Сентябрь и октябрь были мрачными и серыми. Я таскалась с целым набором типов, нагонявших на меня тоску: разведенными мужьями, мамочкиными сынками, невротиками, психопатами и психоаналитиками. Настроение я поддерживала только тем, что описывала их со всеми стервозными подробностями в письмах к Пие. Потом в ноябре в мою жизнь пританцевал Беннет Уинг, и мне показалось, что я нашла решение всех проблем. Молчаливый, как сфинкс, и очень мягкий. Спаситель и психиатр в одном лице. Я бросилась в замужество точно так же, как бросалась (в Европе) в постель. Все казалось таким мягким. Но, как известно, – мягко стелет, да жестко спать.
15
Путешествия с антигероем
Я все рассказала Адриану. Мою истерическую историю поисков невероятного мужчины, о том, как каждый раз оказывалась ровно в том месте, откуда начинала: в своем воображении. Я имитировала для него своих сестер, мать, отца, деда с бабкой, мужа, друзей… Мы ехали и говорили, ехали и говорили.
– Ну и как прогноз? – спрашивала я, оставаясь вечным пациентом в поисках идеального доктора.
– Понимаешь, моя прелесть, тебе необходима небольшая перегруппировка, – повторял мне Адриан, – ты должна погрузиться в себя и спасти собственную жизнь – она терпит бедствие.
Разве я уже не сделала шаг? И чем была дурацкая поездка, если не путешествием в мое прошлое?
– Ты еще не достаточно глубоко погрузилась, – сказал он. – Ты должна опуститься на дно, а потом подняться на поверхность.
– Господи милостивый! По моим ощущениям, я уже сделала это!
Адриан ухмыльнулся, не выпуская трубки из искривленных розовых губ.
– До самого дна ты еще не дошла, – изрек он, словно зная, что меня ждут еще кое-какие сюрпризы.
– И ты поможешь мне попасть туда? – спросила я.
– Если настаиваешь, детка.
От его великолепного безразличия я приходила в ярость, заводилась, впадала в бешенство от досады. Несмотря на объятия и похлопывание по заднице, Адриан оставался ужасно холодным. Я все смотрела и смотрела на его красивый профиль, спрашивая себя, что происходит в его голове и почему мне, похоже, никак не удается туда проникнуть.
– Я хочу пробраться в твою голову, – сказала я, – но никак не могу. Отчего схожу с ума.
– Но зачем? Какие, по-твоему, проблемы это может решить?
– Просто хочу почувствовать себя по-настоящему близкой с кем-то, соединенной, хоть немного побыть цельной. Я хочу по-настоящему полюбить кого-нибудь.
– С чего ты взяла, что любовь способна что-то решить?
– Может, и нет, – заявила я, – но мне она нужна. Я хочу чувствовать себя цельной.
– Но ты когда-то чувствовала себя частью Брайана, и от этого тоже было мало толку.
– Брайан чокнутый.
– Все немного чокнутые, если залезть им в голову, – сказал Адриан. – Вопрос только, в какой мере.
– Пожалуй…
– Слушай, почему бы тебе не прекратить искать любовь и не попытаться жить собственной жизнью?
– Что за жизнь, если в ней нет любви?
– У тебя есть работа, твое сочинительство, преподавание, друзья…
«Не вешай мне лапшу на уши», – подумала я.
– Мое сочинительство – попытка найти любовь. Я знаю, это дурь. Я знаю, это обречено на провал. Но так оно и есть: я хочу, чтобы все меня любили.
– Ты проиграешь, – признался Адриан.
– Я знаю, но знание ничего не меняет. Почему мое знание никогда ничего не меняет?
Адриан не ответил. Впрочем, я у него и не спрашивала, а просто обращала свой вопрос к синим сумеречным горам, мы проезжал через Годдардский перевал, опустив крышу «триумфа».
– По утрам, – прервал молчание Адриан, – мне никак не вспомнить твое имя.
Вот какой я получила ответ. Он пронзил меня, как нож. И я лежала без сна каждую ночь рядом с ним, дрожа и снова и снова повторяя собственное имя, чтобы не забыть, кто я такая.
– Беда экзистенциализма в том, – как-то высказалась я, – что ты не можешь не думать о будущем. Действия имеют-таки последствия.
– А я могу не думать о будущем, – улыбнулся Адриан.
– Каким образом?
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Просто могу, и все. Вот, например, сегодня я чувствую себя великолепно.
– Почему же я чувствую себя так паршиво, если ты чувствуешь себя так великолепно?
– Потому что в тебе течет твоя чертова еврейская кровь, – рассмеялся он. – Избранный народ. Вы можете быть посредственностью в других вещах, но в страданиях вам нет равных.
– Сукин сын.
– Почему? Потому что я говорю тебе правду? Слушай, ты хочешь любви, ты хочешь глубины, ты хочешь чувства, ты хочешь близости. А чем ты довольствуешься? Страданиями. Но хотя бы твои страдания имеют глубину… Пациентка любит свою болезнь – она не хочет излечения.
