Я затащила громадный чемодан в вагон, принялась протискиваться с ним по коридору в поисках свободного купе. Наконец нашла одно – в нем пахло застоявшимися ветрами и гниющей банановой коркой. Запах человечества. Вносила в эту вонь свою лепту и я. Чего бы я только не отдала за ванну!
Подкинула чемодан наверх, но недостаточно высоко – на полку он не попал. Суставы моих рук пронзила боль. Вдруг появился молодой проводник в синей форме и взял чемодан из моих рук. Одним движением он легко закинул его на полку.
– Спасибо, – сказала я, доставая кошелек. Но он прошел мимо меня, никак не прореагировав на мое движение.
– Вы будете одна? – задал он двусмысленный вопрос.
Непонятно, что он имеет в виду: то ли «хотите ли вы быть одна?», то ли «будете ли вы одна?» Он начал опускать шторки. Как мило с его стороны, подумала я. Он хочет показать мне, как сделать так, чтобы меня никто не беспокоил, как остаться одной в этом купе. Когда ты совсем уже теряешь веру в человечество, вдруг откуда ни возьмись появляется кто-то и оказывает тебе услугу. Он поднимал подлокотники, готовя для меня спальное место, потом он как бы разгладил сиденья руками, показывая, что сюда можно лечь.
– Я не знаю, справедливо ли это будет по отношению к другим людям, – усомнилась я, проникаясь вдруг чувством вины за то, что займу все купе. Но он меня не понял, а объясниться по-французски я не смогла.
– Вы seule?
[453] – снова спросил он, кладя руку мне на живот и подталкивая к сиденью. Неожиданно его рука оказалась между моих ног, и он попытался силой уложить меня.
– Что вы делаете? – закричала я, вскакивая на ноги и отталкивая его. Я прекрасно понимала, что он делает, но мне понадобилось несколько секунд, чтобы до меня дошло.
– Ты свинья! – заорала я.
Он криво ухмыльнулся и пожал плечами, словно говоря «попытка не пытка».
– Cochon! – завопила я, переводя для него на французский.
Он слабо рассмеялся. Он не собирался меня насиловать, но и моей вспышки гнева не понимал. Я стрелой выскочила из купе, а он остался стоять, улыбаясь своей кривой улыбкой и пожимая плечами.
Я пребывала в ярости на себя за доверчивость. Как я могла благодарить его за предусмотрительность, когда только идиотке не ясно, что стоит закрыть шторы, как он ухватит меня за задницу? Я и в самом деле была дурой, несмотря на все претензии на знание мира. Да я знала мир не больше восьмилетнего ребенка. Айседора в Стране чудес. Вечная наивность.
«Ну и дура же ты», – сказала я себе, двигаясь по коридору в поисках другого купе.
На этот раз я искала такое, где побольше народа. Монахини или семейство из двенадцати человек. Или и то и другое. Жаль, у меня не хватило духу вмазать ему. Вот если бы я принадлежала к тем мудрым женщинам, что носят с собой аэрозольные баллончики со слезоточивым газом или изучают карате. А может, следовало обзавестись собакой-охранником. Огромной собакой, натренированной на любые услуги. Такая собака удобнее, чем мужчина.
И только когда я уселась перед семейством – милые люди: мать, отец, ребенок, – поняла, насколько забавен был весь этот эпизод. Моя молниеносная случка! Мой незнакомец в поезде. Мне предложена реализация собственной фантазии. Фантазия, которая приковывала меня к трясущемуся сиденью поезда в течение трех лет моего гейдельбергского периода… нет, она не возбудила меня – вызвала отвращение!
Разве не удивительно? Еще одна загадка души. А может быть, моя душа начала изменяться так, как я и не предполагала. Ореол романтичности с незнакомцев в поезде слетел. Может быть, в мужчинах вообще нет никакой романтичности?
Поездка в Лондон стала для меня очищением. Сначала моими попутчиками по купе были скучный американский профессор, его безвкусная жена и их замечательное чадо. Муж приступил к допросу. Замужем ли я? Что я могла ответить на это? На самом деле я этого теперь даже не знала. У более молчаливого человека ситуация не вызвала бы никаких затруднений, но я из тех идиотов, которые чувствуют потребность излить всю свою жизнь первому встречному, проявившему интерес.
Мне понадобилась вся сила воли, чтобы просто ответить: «Нет!»
– Почему же такая красивая девушка – и не замужем?
Я улыбнулась. Айседора Сфинкс. Может быть, мне следует произнести маленькую речь о браке и угнетении женщин? Напроситься на сочувствие, сказав, что меня бросил любовник? А самое главное, отважно сообщить, что мой муж захлебнулся в профессиональном жаргоне в Вене? И намекнуть на некоторые лесбийские тайны за пределами этой компании?
– Не знаю, – ответила я. Улыбка у меня была такая натянутая, что все лицо грозило треснуть.
«Быстро меняй тему, – подумала я, – иначе ты им все выболтаешь».
Если и есть что-то такое, в чем я полная неумеха, так это в хранении собственных тайн.
– А вы куда направляетесь? – весело спросила я.
Они ехали в Лондон на каникулы. Муж говорил, а жена кормила младенца. Муж изрекал политические декларации, а жена помалкивала.
«Почему же такая красивая девушка – и не одинокая?» – подумала я.
Да заткнись ты, Айседора. Не суйся… Колеса поезда, казалось, повторяли: за-ткнись… за-ткнись… зат-кнись…
Муж оказался профессором химии. Он преподавал в Тулузе по программе Фулбрайта
[454]. Ему очень нравилась французская система.
– Дисциплина, – сказал он. Нам бы в Америке побольше ее, согласна ли я?
– Не совсем, – ответила я.
У него на лице появилось раздраженное выражение. Вообще-то, сообщила я ему, я и сама преподаю в колледже.
– Правда?
Это придавало мне новый статус. Возможно, я являю собой любопытный экземпляр одинокой женщины, но, по крайней мере, я не была посудомойкой, как его жена.
– Вы не согласны с тем, что наша американская система образования неправильно толкует значение слова «демократия»? – спросил он, исполнившись напыщенности и желчи.
– Нет, – ответила я, – я не согласна.
Ах, Айседора, ты становишься дерзкой. Когда ты в последний раз говорила: «Я не согласна…» – да еще с таким спокойствием?
«Я сама себе начинаю нравиться», – подумала я.
– Мы так толком еще и не знаем, как реализовать демократию в школе, – сказал я, – но это еще не достаточное основание для того, чтобы вернуться к элитарной системе, как вот здесь… – Я махнула в сторону погруженного в темноту пространства за окном. – В конечном счете Америка – первое общество в мире, перед которым стоят такие проблемы при гетерогенном населении. Мы ведь не Франция, или Швеция, или Япония…
