– Ох ты… книги!
Я увидела перед собой кошмар библиотекаря. Вся комната была укрыта книгами, от пола до потолка, и сотни, а может, тысячи книг были небрежно разбросаны по полкам.
– Мои родители обожают читать, – объяснил Рен. – К тому же хотят быть готовыми к нашествию роботов. Здесь мы сможем прятаться и топить камин книгами.
– Я это запомню.
– Пойдем, она должна быть в мастерской.
Мы пробрались через горы книг к двойным дверям, которые вели на застекленную террасу. На полу валялись холсты, а на винтажном столе лежали тюбики с краской и разномастные керамические плитки.
– Мам?
Женская копия Рена лежала, свернувшись на тахте, на волосах налипла желтая краска. На вид ей было лет двадцать. В крайнем случае тридцать.
– Мам. – Рен потряс ее за плечо. – Mamma
[7]. Она крепко спит, но ты смотри. – Он прошептал ей в самое ухо: – Я только что видел Боно в Таварнуцце.
Женщина распахнула глаза и резко села. Рен засмеялся.
– Лоренцо Феррара! Не смей так делать!
– Каролина, это моя мама, Одетта. Она была фанаткой группы U2. Когда в начале девяностых они устроили тур по Европе, она ездила на каждый их концерт. Очевидно, она сильно к ним привязана.
– Я тебе покажу «сильно привязана»! – Она потянулась за очками, надвинула их на нос и оглядела меня: – Ох, Лоренцо, где ты ее нашел?
– Мы только что встретились на холме за кладбищем. Она приехала туда к отцу на лето.
– Ты одна из нас!
– Американка? – уточнила я.
– Эмигрантка.
Скорее «заложница». Но об этом лучше не говорить первому встречному.
– Погоди-ка. – Одетта придвинулась поближе. – Я слышала, что ты приедешь. Ты дочка Говарда Мерсера?
– Да, Лина.
– Ее полное имя – Каролина, – добавил Рен.
– Зовите меня просто Лина.
– Слава богу, что ты приехала! Нам тут не хватает американцев. Особенно живых, – добавила она, махнув рукой в сторону кладбища. – Я так рада тебя видеть. Ты уже знаешь итальянский?
– Выучила фраз пять.
– Каких? – поинтересовался Рен.
– При тебе говорить не буду. Не хочу показаться идиоткой.
– Che peccato
[8]. – Он пожал плечами. Одетта поморщилась:
– Обещай мне не использовать ни одну из них в этом доме. Я хочу провести лето, представляя, что я не в Италии.
– И как, получается? – ухмыльнулся Рен. – Знаешь, учитывая итальянского мужа и итальянских детей…
– Я принесу нам что-нибудь попить, – сказала она, не обращая внимания на слова сына. – Устраивайтесь поудобнее. – Одетта сжала мое плечо и вышла из комнаты.
– Я же говорил, что она будет счастлива, – сказал Рен.
– Она правда ненавидит Италию?
– Ничего подобного. Мама рассердилась, что этим летом мы не поехали в Техас. Но обычно, когда мы туда приезжаем, она три месяца кряду жалуется на ужасную еду и людей, которые ходят в пижамах по улице.
– Кто так делает?
– Много кто, поверь мне. Это как эпидемия.
– Твоя мама художница? – Я указала на стол.
– Да. Она расписывает керамические плитки, в основном рисует на них виды Тосканы. Их продает один парень в своем магазинчике во Флоренции, и туристы выкладывают за эти плитки чуть ли не миллиарды долларов. Их бы удар хватил, узнай они, что пейзажи рисует американка.
Рен протянул мне плитку. На ней был изображен желтый домик посреди двух холмов.
– Очень красиво.
– Тебе надо сходить наверх. Там целая стена раскрашенных мамой плиток.
Я отложила картину:
– Ты тоже творческий человек?
– Я? Нет. Не особо.
– Я тоже. А вот моя мама тоже была своего рода художником. Она работала фотографом.
– Круто! Делала семейные портреты?
– Нет, ее больше привлекало искусство. Мамины работы висели в галереях и на выставках. И она преподавала фотографию в колледжах.
– Здорово. Как ее звали?
– Хедли Эмерсон.
В комнату вернулась Одетта с двумя банками апельсиновой фанты и открытым пакетом печенья:
– Держи. Рен съедает такой пакет за день. Тебе оно понравится.
Я взяла штучку. Два склеенных ванильным и шоколадным кремом кружочка. «Орео» по-итальянски. Я надкусила печенье, и во рту запел хор ангелов. В итальянскую еду что, добавляют пыльцу фей, чтобы она казалась в тысячу раз лучше американской?
– Дай ей еще, – ухмыльнулся Рен. – А то она откусит себе пальцы.
– Эй! – возмутилась я, но тут Одетта передала мне оставшееся печенье, и мне было уже не до того, чтобы защищаться от нападок – я принялась с удовольствием его уминать.
Одетта улыбнулась:
– Мне нравятся девочки, которые любят покушать. Так о чем мы говорили? Ах, я же еще не представилась! Клянусь, эта страна когда-нибудь превратит меня в дикарку! Я Одетта Феррара. Как «Феррари», только через «а». Рада знакомству. – Она протянула мне руку. Я стряхнула крошки со своей ладони, и мы пожали друг другу руки. – Ты не против обсудить кондиционеры? И автокафе? Все, чего мне больше всего не хватает этим летом!
– Ты никогда не позволяешь нам есть фастфуд в Штатах, – покачал головой Рен.
– А кто сказал, что я его не ем? И на чьей ты стороне? Моей или Синьоре?
– Без комментариев.
– Кто такой Синьоре? – спросила я.
– Мой папа. Понятия не имею, как они с мамой сошлись. Ты смотрела смешные видео, в которых утка с медведем становятся лучшими друзьями? Вот тут что-то вроде этого.
Одетта фыркнула:
– Ну, перестань. Не такие уж мы и разные. Зато теперь мне любопытно. Ты сравниваешь меня с уткой или с медведем?
– Нет уж, этого я говорить не буду.
Одетта повернулась ко мне:
– Как тебе мой сынок?
Я сглотнула и протянула остатки печенья Рену, который смотрел на него как на свою прелес-сть.
– Он очень… приветливый.
– И привлекательный, да?
– Мам!
Я слегка покраснела.
Рен и правда симпатичный, но этого сразу не замечаешь. У него темные карие глаза, которые обрамляют невероятно длинные ресницы, а когда он улыбается, можно заметить узкую щербинку между передними зубами. Но опять же, в таких вещах первым встречным не признаются.
