Я открыла глаза. Мы оба стояли на коленях, я вжималась в Рена, уткнувшись носом ему в шею; его кожа была липкой и горячей. Я отстранилась. На футболке Рена осталось огромное влажное пятно, и выглядел он подавленно.
На это он уж точно не подписывался.
– Прости, – хрипло проговорила я.
– Что произошло?
Я вытерла слезы и подняла Рена с земли:
– Он сказал, что мама все себе придумала. Что она была им одержима и в ее дневнике все неправда. И написала она его затем, чтобы втянуть Маттео в неприятности.
– Che bastardo
[93]. Даже хорошей истории не выдумал. – Рен пригляделся ко мне. – Только не говори мне, что ты поверила?
Первую секунду я не знала, что ответить, и энергично помотала головой. Волосы прилипли к мокрым щекам.
– Нет. Сначала я испугалась. Но это на нее не похоже. Мама никогда бы не ранила того, кого любила.
Рен выдохнул с облегчением:
– А я уж испугался.
– Просто не могу поверить, что она любила его. Он же мерзавец! А Говард такой… – Я подняла взгляд.
Лицо Рена оказалось в паре дюймов от моего. Наши глаза встретились, и я уже не думала про Говарда и Маттео.
Глава двадцать первая
Это был не легкий поцелуй, не клевок в губы за кинотеатром с парнем из средней школы. Это был обхвати-его-руками-за шею, запусти-пальцы-ему-в-волосы и-почему-мы-раньше-этого-не-делали, соленый от моих слез поцелуй. Рен обнял меня за талию, и блаженство длилось секунд пять, пока он…
Не оттолкнул меня.
Оттолкнул.
Меня.
Мне хотелось сквозь землю провалиться.
Рен отвернулся.
Нет, честно, почему я еще не провалилась сквозь тротуар?
– Рен… Я не знаю, как так вышло…
Он же целовал меня в ответ? Целовал же?
– Нет-нет, все в порядке, – ответил Рен, опустив взгляд. – Просто время было не самое подходящее.
ВРЕМЯ. Мое лицо запылало. Мало того что ему пришлось отлеплять меня от себя, он еще и не сердился. Лина, сделай что-нибудь! Из меня полился поток слов:
– Ты прав. Абсолютно прав. На меня подействовал разговор с Маттео – слишком много эмоций, и я перенаправила их на тебя и… – Я зажмурилась. – Мы же друзья.
Я это помню. И я никогда, никогда-никогда не думала о тебе в другом ключе.
Считается ли ложью отрицание того, в чем только что сам себе признался? К тому же я переборщила с «никогда». Но должно было выйти правдоподобно.
Рен вскинул голову, и наши взгляды встретились. На его лице застыло выражение лучшего игрока в покер на свете.
– Ерунда, – сказал он, снова уставившись себе под ноги. – Не беспокойся.
Зачем, зачем, зачем я это сделала? Я привалилась к двери такси. Рен сидел от меня так далеко, как только возможно, и так пристально смотрел в окно, словно старался запечатлеть в памяти каждую улочку.
Могу я взять повтор? Вернуться на двадцать минут назад, в то время, когда еще не потеряла голову и не поцеловала своего лучшего друга, у которого, между прочим, есть девушка и я ему явно не нужна? Когда я еще не осознала, как сильно мне нравятся его лохматые волосы, чувство юмора и то, что мы знакомы меньше недели, а я уже спокойно делюсь с ним своей безумной жизнью?
Боже мой. Я так безнадежно влюблена, что у меня ноет сердце.
Я прижала ладонь к груди. Вы знакомы всего пять дней. Ты не могла в него влюбиться. Разумное рассуждение.
И в корне неверное.
Конечно, я влюблена в Рена! Со мной он остается собой, и я с ним – ровно такая, какая есть. И все бы хорошо, вот только Рен не чувствует того же, что и я. Ни капельки. Я оглянулась на него, и меня пронзила боль. Неужели он даже больше со мной не заговорит?
Водитель взглянул на нас в зеркало заднего вида:
– Tutto bene
[94]?
– Si, – ответил Рен.
Наконец водитель свернул и остановился у вокзала. Рен протянул ему деньги и буквально выпрыгнул из машины, а я печально поплелась за ним.
Нам еще предстояло вернуться во Флоренцию. Поездка на поезде, а потом на скутере, а потом… О нет. Потом я вернусь на кладбище. К Говарду. Мне не хотелось об этом думать. От этих мыслей у меня сбивалось дыхание.
Рен сбавил шаг, и я его нагнала.
– Наш поезд отходит через сорок пять минут, – сообщил он.
Сорок пять минут. То есть спустя вечность.
– Хочешь присесть?
Он покачал головой:
– Я пойду чего-нибудь поем. – Один.
Последнего он не сказал, но я это почувствовала.
Я механически кивнула, отошла к скамье и рухнула на нее.
Что со мной не так? Во-первых, нельзя рыдать и тут же лезть целоваться. Во-вторых, нельзя целовать парня, у которого есть девушка. Роскошная девушка! Даже если вы решили, что – возможно — симпатичны ему.
Неужели я совсем не так его поняла? И Рен проводил со мной время только потому, что он хороший друг? А как насчет того раза, когда он взял меня за руку? Или когда сказал, что я особенная и ему это нравится? Разве это ничего не значит?
А Маттео? Мой отец оказался человеком, хуже которого свет не видал. Не сомневаюсь, что мама не просто так держала меня от него подальше. Вот только зачем она дала мне зацепки, по которым можно его найти?
Надо отвлечься.
Я вытащила из сумки дневник, но буквы расползались по странице, как жуки. У меня не получалось сосредоточиться – слишком уж погано было на душе.
Через десять мучительных минут подошел Рен с большой бутылкой воды и полиэтиленовым пакетом:
– Держи, бутерброд. Он с прошутто.
– С чем?
– С тонко нарезанной ветчиной. Тебе понравится.
Он сел рядом, а я достала бутерброд из пакета и надкусила. Разумеется, он мне понравился. Но далеко не так сильно, как Рен.
Да, вы не ослышались. Я впервые по уши влюбилась в парня и уже умудрилась сравнить его с бутербродом с ветчиной.
Рен откинулся на сиденье, вытянул ноги и скрестил руки на груди. Я попробовала поймать его взгляд, но он смотрел в пол.
Наконец я заговорила:
– Рен, я не знаю, что сказать. Мне очень жаль, что так вышло. Я поступила нечестно.
– Ничего страшного.
