– Но скажите, что я его понимаю, – добавляю я.
Дрейфуса освобождают в среду, 20 сентября 1899 года, хотя сообщают об этом лишь на следующий день, чтобы дать ему возможность добраться до дома, не привлекая внимания публики. Я, как и все остальные, узнаю о его освобождении из газет. Дрейфуса, облаченного для маскировки в темно-синий костюм и мягкую черную шляпу, увозят на авто из тюрьмы в Ренне на вокзал в Нанте, где братья садятся в спальный вагон поезда, направляющегося на юг. Дрейфус воссоединяется с женой и детьми в семейном доме в Провансе. После чего переезжает в Швейцарию. В Париж он не возвращается. Боится покушений.
Что касается меня, то я едва свожу концы с концами, с помощью Лабори предъявляя иски разным газетам за клевету. В декабре я отказываюсь принять общую амнистию, предложенную правительством всем, имевшим отношение к делу, хотя меня и обещают вернуть в армию на командную должность. Не хочу носить ту же форму, что Мерсье, дю Пати, Гонз, Лот и вся эта шайка преступников.
В январе Мерсье выбирают сенатором от Нижней Луары, на выборы он идет с националистической программой.
От Дрейфуса я не имею никаких известий. Но потом, более чем год спустя после его освобождения, в промозглый зимний день 1900 года, когда я спускаюсь, чтобы взять почту, нахожу письмо, отправленное из Парижа. Адрес написан почерком, знакомым мне по секретной папке и судебным свидетельствам.
Мой полковник!
Имею честь просить Вас назначить день и время, когда Вы позволите мне выразить Вам лично мою признательность.
С уважением,
А. Дрейфус
Обратный адрес на письме – улица Шатодан.
Я беру письмо. Полин осталась у меня на ночь – теперь, когда девочки стали старше, она делает это довольно часто. Мадам Ромаццотти – так она теперь предпочитает себя называть: своей девичьей фамилией. Люди считают ее вдовой. А я, поддразнивая, говорю, что ее могут принять за спирита с бульвара Сен-Жермен.
– Есть что-нибудь интересное? – кричит из спальни Полин.
Снова читаю записку.
– Нет, ничего, – отвечаю я.
Позднее тем утром я беру одну из своих визиток и пишу на задней стороне:
«Мсье, я извещу Вас, когда смогу Вас принять. Ж. Пикар».
Но так ничего и не делаю. Дрейфус не из тех людей, для которых легко приносить благодарности, ну и хорошо. А я не из тех людей, которые легко принимают благодарности, поэтому лучше нас обоих избавить от неловкости встречи. Позднее газеты обвиняют меня в том, что я категорически отказался встречаться с Дрейфусом. Один анонимный друг семейства – потом выясняется, что это сионистский памфлетист Бернар Лазар, – сообщает «Эко де Пари», правой газете: «Мы не понимаем Пикара и его отношения… вы, вероятно, не знаете, как и многие остальные, что Пикар – откровенный антисемит».
Как мне ответить на это? Возможно, заключив, что если характер человека, как говорит Аристотель, познается в основном по его поступкам, то мои поступки вряд ли можно назвать откровенно антисемитскими. И тем не менее ничто не может так разбередить старые предрассудки, как обвинения в антисемитизме, и я горько пишу одному другу: «Я знал, что в один прекрасный день стану объектом нападок для евреев, и в первую очередь для Дрейфусов…»
Таким образом, наше прекрасное дело опускается до дрязг, разочарований, упреков и колкостей.
На плацу Военной школы по утрамбованной коричневой земле маршируют роты кадетов. Я стою за ограждением на площади Фонтенуа, как нередко делаю это, и смотрю, как их муштруют. Такая большая часть моей жизни связана с этим местом. Тут меня обучали, когда я был молодым офицером, и тут я обучал впоследствии сам. Тут я присутствовал на разжаловании Дрейфуса. Здесь, в манеже, дрался на дуэли с Анри.
– Роты – смирно!
– Роты – на караул!
Молодые люди проходят мимо, скосив глаза направо, их шаг идеален, и худшее во всем этом то, что они даже не видят меня. А если и видят, то не обращают внимания – еще один гражданский средних лет в черном костюме и котелке задумчиво смотрит на них из-за ограждения.
И все же в результате мы побеждаем – не в лучах славы, как мы всегда надеялись, не в ходе громкого процесса, после которого осужденный, но наконец оправданный с высоко поднятой головой выходит на свободу. Мы побеждаем тихо, за закрытыми дверями, когда страсти поостыли, побеждаем в комитетах и архивах, когда все факты многократно просеиваются добросовестными юристами.
Сначала Жорес, лидер социалистов, произносит аналитическую речь в палате депутатов, речь продолжается полтора дня, в ней все дело разбирается настолько подробно, что новый военный министр генерал Андре соглашается пересмотреть все свидетельства – это происходит в 1903 году. Результаты расследования Андре вынуждают Судебную палату по уголовным делам заняться делом Дрейфуса, и она приходит к выводу, что дело должно быть рассмотрено Верховным апелляционным судом. На рассмотрение уходит весь 1904 год. Потом целый год уходит на политические дрязги в связи с разделением церкви и государства – прощай, 1905-й. Но наконец Верховный апелляционный суд отменяет реннский приговор и полностью реабилитирует Дрейфуса, случается это 12 июля 1906 года.
13-го числа в палату депутатов подается ходатайство о восстановлении Дрейфуса в армии в звании майора и награждении его высшим орденом – крестом Почетного легиона. Ходатайство удовлетворяется 432 голосами против 32, а когда Мерсье в сенате пытается возражать против такого решения, его освистывают. В тот же день рассматривается еще одно ходатайство – о восстановлении меня в армии в звании, на которое я мог рассчитывать, если бы не был позорно уволен в 1898 году, решение принимается в мою пользу 449 голосами против 26. К моему удивлению, когда я снова оказываюсь на плацу Военной школы на церемонии вручения награды Дрейфусу, на мне форма бригадного генерала.
25 октября мой друг Жорж Клемансо становится премьер-министром, я в это время нахожусь в Вене. В тот вечер я во фраке, Полин в вечернем платье, мы занимаем свои места в Венском государственном оперном театре, сегодня Густав Малер за дирижерским пультом, дают «Тристана и Изольду». Я много недель ждал этого представления. Но перед тем как начинают гаснуть огни, вижу чиновника из французского посольства, он идет по проходу, доходит до моего ряда, просит других зрителей передать мне телеграмму, и она переходит из рук в белых перчатках в руки в бриллиантовых кольцах. Наконец телеграмма достигает Полин, и та передает бумагу мне.
СТАВЛЮ ВАС В ИЗВЕСТНОСТЬ, ЧТО СЕГОДНЯ Я НАЗНАЧИЛ ВАС ВОЕННЫМ МИНИСТРОМ. НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В ПАРИЖ. КЛЕМАНСО
Эпилог
Вторник, 29 ноября 1906 года
– Майор Дрейфус к военному министру…
Я слышу, как он называет себя моему ординарцу внизу лестницы, слышу знакомый мне голос с немецким акцентом, стук его сапог по ступеням. Потом Дрейфус медленно появляется – фуражка, эполеты, золотые пуговицы, тесьма, сабля, полоска на брюках: все как было до разжалования, но с добавлением красной ленты Почетного легиона на черном мундире артиллериста.
