День за окном гаснет. В семь часов начинают звонить колокола собора Руанской Богоматери – тяжелые и звучные, их звон накатывает на реку, как огневой вал, а когда прекращается, мне кажется, что внезапная тишина повисла в воздухе, как дым.
Когда я встаю и спускаюсь по лестнице, за окном уже темно. Кюре ждет меня внизу. Он предлагает мне закрепить накидку на плечах потуже, чтобы скрыть знаки различия.
Мы идем минут пять-десять мимо домов с закрытыми ставнями, мимо двух тихих баров и наконец оказываемся в тупичке, заполненном тенями людей, в основном солдат и нескольких молодых женщин. Они тихо переговариваются, смеются, топчутся у длинного, низкого здания без окон – оно похоже на переоборудованный склад. Писанная маслом вывеска гласит «Фоли-Бержер»
[25]. Безнадежность этих провинциальных претензий чуть ли не трогает.
– Подожди здесь, – говорит Кюре. – Посмотрю, пришел он или нет.
Кюре уходит. Дверь открывается, я на секунду вижу очертания его фигуры в проеме дверей на фоне сиреневатого сияния. Я слышу грохот музыки, а потом его поглощает темнота. Женщина с огромным декольте, белая, как гусиная кожа на холоде, подходит ко мне, держа незажженную сигарету, и просит прикурить. Не давая себе труда подумать, я чиркаю спичкой. В желтой вспышке вижу, что она молода и красива. Женщина близоруко смотрит на меня.
– Я тебя знаю, дорогой?
Понимаю свою ошибку.
– Извините, я жду кое-кого…
Загасив спичку, я ухожу.
– Не будь ты таким, миленок! – со смехом кричит он мне вслед.
– А кто он вообще такой? – спрашивает другой женский голос.
Потом раздается пьяный мужской голос:
– Он чванливый мудак!
В мою сторону поворачиваются двое солдат.
В дверях появляется Кюре. Он кивает и манит меня. Я подхожу к нему.
– Мне надо уйти, – говорю я.
– Быстро посмотришь – и уходим.
Кюре берет меня под руку и проталкивает перед собой, мы идем по короткому коридору, вниз на несколько ступеней, за тяжелый бархатный занавес в длинный зал, в котором висит табачное облако. Зал битком набит людьми, сидящими за небольшими круглыми столиками. В дальнем углу играет оркестр, на подмостках с полдесятка девиц в корсетах и панталонах, с вырезом в паху, они задирают юбки и апатично машут ногами на публику. Их подошвы стучат по голым доскам. В зале стоит запах абсента.
– Вон он. – Кюре кивает в строну столика шагах в двадцати, за которым две пары делят бутылку шампанского.
Одна из женщин, рыжеволосая, сидит спиной ко мне, другая, брюнетка, повернулась на стуле и смотрит на подмостки. Мужчины, глядя друг на друга, вяло говорят о чем-то. Кюре нет нужды сообщать, кого он мне показывает. Майор Эстерхази сидит, отодвинувшись от столика, его мундир расстегнут, ноги широко раздвинуты, руки свисают чуть не до пола. В правой руке он под небрежным наклоном держит бокал с шампанским, словно тот и не стóит того, чтобы о нем думать. Его голова в профиль плосковата и конусом сходится к большому клювообразному носу. Усы большие, закручены к ушам. Похоже, он пьян. Его собеседник замечает нас у дверей, говорит что-то, и Эстерхази поворачивает голову в нашу сторону. У него круглые, выступающие глаза, не естественные, а с сумасшедшинкой, похожи на стеклянные шары, вставленные в череп скелета в медицинской школе. Как и предупреждал Кюре, вид этого человека производит тревожное впечатление.
«Боже мой, – думаю я, – да ведь он и глазом не моргнет – сожжет это заведение со всеми его обитателями».
Взгляд Эстерхази на миг останавливается на нас, и я чувствую что-то похожее на любопытство в наклоне его головы, прищуре глаз. К счастью, он пьян, и когда одна из женщин говорит что-то, его внимание сквозь дурман обращается к ней.
– Нам нужно идти. – Кюре берет меня под локоть. – Он откидывает занавес и ведет меня из зала.
Глава 7
Я возвращаюсь в Париж до полудня на следующий день, в субботу, и решаю не ходить в отдел. А поэтому только в понедельник, четыре дня спустя после моего последнего разговора с Лотом, возвращаюсь на работу. Еще на лестнице слышу голос майора Анри, а когда оказываюсь на площадке, вижу его в коридоре – он как раз выходит из кабинета Лота. На его рукаве черная повязка.
– Полковник Пикар, – говорит он, подходя и отдавая честь. – Докладываю о прибытии на службу.
– Я рад, что вы вернулись, майор, – отвечаю я, тоже отдавая ему честь. – Хотя, естественно, обстоятельства вызывают у меня сожаление. Надеюсь, уход вашей матери был не слишком мучителен для нее.
– Из этой жизни не так уж много немучительных выходов, полковник. Если говорить откровенно, к концу я уже молился, чтобы это закончилось. Я теперь буду держать при себе служебный пистолет. Хочу умереть от доброй чистой пули, когда придет мой час.
– И я собираюсь сделать то же самое.
– Проблема только в одном: хватит ли силы духа нажать на курок.
– Ну, я надеюсь, что вокруг будет достаточно людей, которые с радостью сделают нам это одолжение.
– В этом вы не ошибаетесь, полковник! – смеется Анри.
Я отпираю дверь своего кабинета и приглашаю его. Внутри холодная, застоялая атмосфера помещения, не использовавшегося несколько дней. Анри садится. Тонкие деревянные ножки стула потрескивают под его весом.
– Я слышал, – говорит он, закуривая сигарету, – что вы тут были заняты, пока я отсутствовал.
– Вы говорили с Лотом?
Конечно, я должен был догадаться, что Лот ему скажет: этих двоих водой не разольешь.
– Да, он ввел меня в курс дела. Позвольте мне взглянуть на новые материалы?
Я чувствую некоторое раздражение, когда открываю сейф и вручаю ему папку. Чувствую мелочность собственных слов, но все же говорю:
– Я предполагал, что буду первым, кто посвятит вас в эту историю.
– Это имеет значение?
– Только в той мере, что я просил Лота никому не говорить о находке.
Анри, зажав сигарету губами, надевает очки и берет два документа. Щурится, разглядывая их сквозь дым.
– Вероятно, – бормочет он, – Лот считает, что я не отношусь к категории «никому». – Сигарета подпрыгивает в его губах, пепел падает ему на колени.
– «Никому» значит никому.
– Вы уже предпринимали какие-то шаги по этим документам?
– На улице Сен-Доминик еще никто ничего не знает, если вы об этом спрашиваете.
– Вероятно, вы поступили разумно. Они только кудахтать начнут.
– Согласен. Но хочу, чтобы мы сначала провели собственное расследование. Я уже побывал в Руане…
