– Ваше имя?
– Дрейфусс…
– Дрейфус? Родственник?
– Нет, у нас другая фамилия. Мы – Дрейфуссы с двумя «с». Я главный раввин Парижа.
– Прелестно. Что вам известно об этом деле?
– Ничего. Но я много лет знаю семью обвиняемого и считаю их честными людьми…
Морель не переставал ерзать во время его показаний.
– Спасибо. Вы свободны. На этом заслушивание свидетельских показаний по делу заканчивается. Завтра состоятся прения сторон. Сегодняшнее заседание объявляется закрытым. Уведите обвиняемого в камеру.
Дрейфус встал, взяв свою фуражку, отсалютовал, его повели из зала. Я дождался, когда судьи начали выходить с возвышения, и только тогда подошел к Морелю.
– Прошу прощения, полковник, – тихо произнес я. – Военный министр просил передать вам это.
Морель раздраженно посмотрел на меня. Он был невысокий, сгорбленный, с лицом серо-зеленого цвета.
– Хорошо, майор, – ответил он. – Я ждал послания от министра.
Морель сунул конверт между других бумаг и пошел дальше, не сказав больше ни слова. Провожая его взглядом, я увидел, что адвокат Дрейфуса смотрит на меня. Деманж нахмурился, вытянул губы, и мне показалось, что он сейчас станет предъявлять мне претензии. Я сунул блокнот в карман и вышел из зала, чуть не задев его.
Когда я пересказал этот эпизод Мерсье, тот заметил:
– Уверен, мы поступили правильно.
– Оценивать все, в конце концов, будут судьи, – ответил я. – Мы можем только представить им во всей полноте факты.
– Полагаю, нет нужды напоминать вам, что никто, кроме нашей небольшой группы, не должен знать об этом. – Я надеялся, что Мерсье расскажет мне о содержимом конверта, но он взял ручку и вернулся к своим бумагам, бросив на прощанье: – Не забудьте сказать генералу Буадефру: я сделал то, о чем мы договаривались.
На следующее утро, когда я появился на улице Шерш-Миди, там уже собралась небольшая толпа. На тот случай, если кто-то попытается затеять беспорядки, число жандармов у ворот было увеличено. В здании суда репортеров толпилось в два раза больше против обычного: один из них сказал, что их обещали впустить в зал на оглашение приговора. Я протиснулся сквозь толпу и поднялся наверх.
В девять началось последнее заседание. Каждому из семи судей принесли по увеличительному стеклу, по копии «бордеро» и образцу почерка Дрейфуса. Бриссе произнес бесконечно долгую речь от имени обвинения.
– Возьмите увеличительные стекла, – сказал он судьям, – и у вас исчезнут всякие сомнения в том, что это написано Дрейфусом, – сказал он им.
Потом суд ушел на второй завтрак. Днем служащий зажег газовое освещение, и Деманж в полутьме начал заключительное слово от имени защиты.
– Где доказательства? – спросил он. – Нет ни одного прямого свидетельства, указывающего на то, что мой клиент причастен к этому преступлению.
Морель предложил Дрейфусу сделать короткое заявление, и тот произнес его, глядя перед собой:
– Прежде всего я француз и эльзасец. И не предатель.
На этом суд закончился, и Дрейфуса увели в другую часть здания, где он должен был ждать приговора.
Когда судьи удалились, я поспешил во двор от гнетущей атмосферы зала заседаний. Время близилось к шести, и мороз пробирал до костей. В тусклом газовом свете стояла рота солдат парижского гарнизона. К тому времени администрация уже закрыла ворота на улицу. Возникало ощущение осажденной крепости. Закуривая, я слышал звуки толпы за высокой стеной, люди разговаривали и двигались в темноте.
– Ты заметил, что Дрейфус шел через ступеньку, когда его вели вниз? Сам не понимает, на каком он свете, бедолага, – сказал один из репортеров.
– Надеюсь, они закончат вовремя, чтобы материал успел к утреннему изданию, – отозвался второй.
– Можешь не беспокоиться – закончат. Они же не хотят опоздать к обеду.
В половине седьмого адъютант и судьи объявили, что двери зала суда снова открыты. Толпа припустила бегом, чтобы успеть занять места. Я пошел следом за репортерами. Гонз, Анри, дю Пати и Гриблен стояли в ряд перед дверью. Нервное напряжение достигло такого накала, что их лица стали белее снега. Мы обменялись кивками, но в разговор не вступили. Я занял свое место и в последний раз вытащил блокнот. В небольшой зал набилось не менее ста человек, но пролети муха – и ее было бы слышно. Тишина, казалось, такая же, как на дне океана, – она давила на легкие и барабанные перепонки. Я отчаянно хотел, чтобы все это поскорее закончилось. В семь часов из коридора раздались крики команды: «На плечо! На караул!» – и сразу же стук сапог. Судьи во главе с Морелем вернулись в зал.
– Всем встать!
Секретарь суда Валлекаль стал зачитывать приговор:
– Именем народа Франции, – начал он, и в этот момент все семь судей поднесли руки к фуражкам, – первый постоянный трибунал при военном губернаторе Парижа публично оглашает следующий приговор, принятый на закрытом заседании…
Когда он произнес «Виновен!», из задней части зала раздался крик: «Да здравствует Отечество!» – и репортеры бегом бросились из зала заседаний.
– Мэтр Деманж, вы можете пойти и проинформировать осужденного.
Адвокат не шелохнулся. Он стоял, прижав руки к лицу, и плакал.
С улицы словно ворвался какой-то странный шум – необычный стук и вой. Я поначалу принял его за звуки ветра или дождя, но потом понял: это толпа на улице аплодисментами и криками приветствует приговор. «Долой евреев!» «Смерть еврейскому предателю!»
– Майор Пикар к военному министру…
Мимо часового. Через двор. В вестибюль. Вверх по лестнице.
Мерсье стоял посреди кабинета в полной парадной одежде. На его груди, словно защитный доспех, сияли медали и ордена. Рядом с ним – его жена-англичанка в синем бархатном платье и с бриллиантами на шее. Они оба казались очень маленькими и изящными.
– Виновен. Пожизненное заключение в изолированном месте… – пробормотал я.
Рука мадам Мерсье взметнулась к груди.
– Бедняга! – вздохнула она.
Министр моргнул, глядя на меня, но никак не прокомментировал сообщение.
– Спасибо, что проинформировали нас.
Буадефра я нашел в его кабинете, он тоже был в парадной форме и при всех регалиях, собирался на тот же государственный банкет в Елисейском дворце, что и Мерсье с женой.
– По крайней мере, хоть пообедаю спокойно, – только и сказал он.
Покончив с обязанностями, я выбежал на улицу Сен-Доминик и каким-то чудом сумел поймать такси. В половине девятого я сел на место рядом с Бланш де Комменж в «Саль д’Аркур». Огляделся в поисках Дебюсси, но нигде его не увидел. Дирижер поднял палочку, флейтист поднес инструмент к губам, и несколько первых изящных протяжных тактов – некоторые называют это рождением современной музыки – прогнали все мысли о Дрейфусе из моей головы.
