Заковывать меня в кандалы, когда за мной и без того, словно за диким зверем, денно и нощно наблюдает охранник, вооруженный винтовкой и револьвером! Нет, нужно сказать правду! Это никакая не мера предосторожности. Это мера ненависти и жестокости, приказ пришел из Парижа и отдан теми, кто, будучи не в силах ударить по семье, ударяет по невинному человеку, потому что ни он, ни его семья не желают покорно сносить самую страшную судейскую ошибку, когда-либо совершенную. (9 сентября)
Желания читать дальше у меня нет. Я видел, что делают ножные кандалы с плотью заключенного: прорезают ее до кости. В тропической жаре, среди тучи насекомых такая мука, вероятно, невыносима. На мгновение мое перо зависает над бумагой. Но в конце концов я просто пишу: «Вернуть в Министерство колоний» – и подписываю циркуляционный бланк без комментариев.
Позднее в тот день я присутствую на совещании в кабинете Гонза – последние согласования по мерам безопасности накануне визита царя. Мужчины с мрачными лицами из Министерства внутренних дел и МИДа, французской уголовной полиции и Елисейского дворца – люди, исполненные чувства собственного величия: не каждому поручают столь ответственные дела, – сидят за столом и обсуждают детали следования царских особ.
В понедельник в час дня двенадцать броненосцев почетным эскортом проводят русскую флотилию в Шербурскую гавань. Царя и царицу будет встречать президент Республики. В 6.30 в Арсенале состоится обед на семьдесят персон, генерал Буадефр будет сидеть за царским столом. Во вторник утром в 8.50 русский императорский поезд прибудет в Версаль. Император и сопровождающие его лица пересядут в президентский поезд, который в 10.00 прибудет на станцию Ренла. Чтобы преодолеть десятикилометровое расстояние до Парижа, процессии потребуется полтора часа, для защиты царских особ будет использовано 80 тысяч солдат. Все подозреваемые в терроризме были задержаны или высланы из Парижа. После легкого завтрака в русском посольстве царь и царица посетят русскую православную церковь на улице Дарю. В 6.30 вечера состоится государственный банкет на двести семьдесят персон в Елисейском дворце, в 8.30 – фейерверк, за которым – парадное представление в Оперá
[47]. В среду…
А мои мысли уплывают на восемь тысяч миль к закованному в кандалы человеку на Чертовом острове.
Когда совещание заканчивается и все направляются к двери, Гонз просит меня остаться. Тон его, как никогда, дружеский.
– Вот что я подумал, мой дорогой Пикар. Когда вся эта суета вокруг русских закончится, я хочу, чтобы вы отправились со специальным заданием в восточные гарнизонные городки.
– С какой целью, генерал?
– Инспекция и доклад по проблемам безопасности. Рекомендации по возможным улучшениям. Важная работа.
– И как долго я буду отсутствовать в Париже?
– Ну, всего несколько дней. Возможно, неделя или две.
– Кто будет руководить отделом?
– Я возьму это на себя. – Гонз смеется и хлопает меня по плечу. – Если вы доверите мне такую ответственную работу!
В воскресенье я встречаю Полин у Гастов: до этого не видел ее несколько недель. На ней еще одно платье, которое, как она знает, мне нравится, – простое желтое с кружевными манжетами и воротником. С ней Филипп и две их девочки – Жермен и Марианна. Обычно я справляюсь со своими чувствами, когда вижу всю семью в сборе, но сегодня для меня это мучительно. Погода холодная и влажная. Мы сидим в доме, а потому мне не избежать созерцания Полин, погруженной в ее собственную – настоящую – жизнь.
Проходит два часа, и я чувствую, что больше не могу притворяться. Выхожу на веранду в задней части дома и закуриваю сигару. С небес льется дождь, холодный и жесткий, вперемешку с градом, – наступает североевропейский сезон дождей с ветрами, которые срывают последние листья с деревьев. Градины отскакивают от насыщенной влагой поверхности земли. Я думаю о Дрейфусе, его описаниях непрекращающихся тропических ливней.
У себя за спиной я слышу мягкий шелест шелка, запах духов, наконец вижу Полин. Она не смотрит на меня, просто встает рядом, глядя на мрачный сад. Правой рукой я держу сигару, левая свободно висит вдоль брюк. Тыльная сторона ее ладони едва притрагивается к моей руке. Ощущение такое, будто соприкасаются только волоски. Любой, кто войдет на веранду, увидит двух старых друзей, вместе смотрящих на дождь. Но ее близость почти подавляет меня. Никто из нас не произносит ни слова. Потом раздается хлопок двери, ведущей в коридор, и громкий голос Монье:
– Будем надеяться, на следующей неделе их императорских величеств встретит более радушная погода!
Полин беззаботно поднимает руку, откидывая выбившуюся прядь со лба.
– Ты здорово занят в этих делах, Жорж?
– Не очень.
– Он, как всегда, скромничает, – вставляет Монье. – Я знаю, какую роль вы, военные, играете в обеспечении безопасности.
– И у тебя будет возможность увидеть царя? – спрашивает Полин.
– К сожалению, для этого нужно как минимум быть генералом.
– Но вы наверняка сможете присутствовать на параде, да, Пикар?
Я усердно пыхчу сигарой, мысленно отправляя его куда подальше.
– Мог бы, если бы захотел. Военный министр назначил места для моих офицеров и их жен в Бурбонском дворце.
– И ты не идешь! – восклицает Полин, делая вид, что щиплет меня за руку. – Ах ты, несчастный республиканец!
– У меня нет жены.
– Это проблема, – говорит Монье. – Можете позаимствовать мою.
И вот утром во вторник мы с Полин поднимаемся по ступеням Бурбонского дворца на назначенные нам места. Я обнаруживаю, что все офицеры статистического отдела приняли прилашение министра и привели своих жен. Гриблен пришел с матерью. Они даже не скрывают своего удивления, увидев нас, и я слишком поздно понимаю, как мы, вероятно, выглядим в их глазах: холостяк-начальник с замужней любовницей. Я официально представляю Полин, подчеркивая ее социальное положение жены моего доброго друга мсье Монье с набережной д’Орсе
[48]. Мои представления придают ситуации еще более сомнительную окраску. И хотя Анри коротко кивает, а Лот кивает и щелкает каблуками, я отмечаю, что Берта Анри, дочь владельца гостиницы, с ее вульгарным снобизмом даже руку Полин не хочет пожимать, а мадам Лот, скорчив неодобрительную гримасу вообще отворачивается.
Но Полин это, кажется, ничуть не волнует. С нашего места открывается идеальный вид – прямо на мост через Сену в полукилометре от обелиска на площади Согласия. День стоит солнечный, но ветреный. На зданиях висят огромные триколоры – красные, белые и синие полосы, вертикальные для Франции, горизонтальные для России, – они полощутся на ветру. Люди на мосту стоят в десять или двенадцать рядов – они ждут с рассвета. По данным парижской префектуры, вдоль маршрута стоит около полутора миллиона человек.
