Полин, наклонив голову, смотрит на меня с изумленным недоумением, словно видит в первый раз:
– Где ты набрался всего этого?
Я обнимаю ее.
– Прости, – говорю я. – Это была моя работа.
Глава 17
Проходит четыре месяца.
Военный клуб Суса по-прежнему выглядывает из-за пыльных пальм через немощеную площадь у моря. Металлическое сияние воды остается таким же яростным, как прежде. Тот же мальчишка в длинных коричневых одеждах в то же время дня проходит мимо, он ведет на веревке козу. Единственное отличие в том, что теперь мальчишка машет мне, а я в ответ машу ему, – я стал узнаваемой частью пейзажа. Как и всегда, по окончании второго завтрака я сижу в одиночестве у окна, а мои коллеги-офицеры играют в карты, или дремлют, или читают французские газеты четырехдневной давности. Ко мне никто не подходит.
Сегодня пятница, 29 октября, и не было и дня с моего возвращения из Парижа, чтобы я не проверял эти несвежие газеты, но ни разу не увидел фамилии Дрейфус. Я начинаю беспокоиться – уж не случилось ли чего-нибудь с Луи.
По старой традиции около трех часов через высокую стеклянную дверь входит молодой ординарец с дневной почтой. Это уже не Савиньо – его нет, арестован за аморальное поведение с местным торговцем оливковым маслом, приговорен к девяти дням ареста, а потом отправлен бог знает куда. Вместо него – араб Джемель, и если он шпион, а я предполагаю, что так оно и есть, то он слишком хорош – не могу поймать его ни на чем. И как следствие, я начинаю тосковать по Савиньо и его понятным неловким приемам.
Джемель плавно подходит ко мне, салютует:
– Вам телеграмма, полковник.
Телеграмма из столичного тунисского штаба:
Военное министерство приказывает полковнику Пикару немедленно отправиться в Эль-Уатию расследовать и, если возможно, подтвердить сообщения о враждебной бедуинской кавалерии, скапливающейся близ Триполи. Прошу явиться ко мне, чтобы обсудить последствия вашей миссии перед убытием. Сердечно ваш, Леклерк
– Ответ будет, полковник? – спрашивает Джемель.
Несколько мгновений я пребываю в таком удивлении, что не могу произнести ни слова. Перечитываю телеграмму, чтобы убедиться, что не галлюцинирую.
– Да, – отвечаю я наконец. – Отправь телеграмму генералу Леклерку: я буду у него завтра.
– Конечно, полковник.
Джемель уходит в послеполуденную жару, а я перечитываю телеграмму. Эль-Уатия?
На следующее утро я сажусь на поезд до Туниса. У меня в портфеле папка: «Доклад разведывательной службы об убийстве маркиза де Море». Я знаю его чуть ли не наизусть – сам написал. Одно из действительных моих достижений за время нахождения в Африке.
Море, фанатичный антисемит и самый знаменитый дуэлянт своего времени, приехал в Тунис два года назад с сумасбродным планом поднять арабское восстание против Британской империи и начать его с марша через Тунисскую Сахару – пространство, где нет ни законов, ни цивилизации, где бедуинские караваны все еще изредка встречают неспешные колонны чернокожих рабов, скованных нашейными кандалами. Тем не менее, проигнорировав все предупреждения, маркиз отправился в путь с отрядом в тридцать человек вдоль побережья, а потом двинулся от Габеса на юг в пустыню.
Море, ехавший на верблюде в сопровождении шести туарегов, которых считал ядром своей частной армии, разбил лагерь утром 8 июня прошлого года. Он на милю опережал остальных своих сторонников, когда со всех сторон стали появляться бедуины. В этот момент его сопровождение набросилось на него и попыталось отобрать «винчестер» и револьвер. Море застрелил из пистолета двух нападавших, смертельно ранил третьего, потом пробежал сорок метров до ближайшего дерева, застрелил еще двух преследовавших его туарегов. Упав на колени, он перезарядил револьвер, предполагая, что сейчас появится остальная часть его отряда и спасет его. Но те остановились в километре – то ли испугались, то ли тоже были предателями. Жара становилась невыносимой. Один из туарегов вышел вперед, словно для переговоров с маркизом, но на самом деле он хотел узнать, сколько патронов у него осталось. Море в отчаянии набросил ему петлю на шею и взял в заложники. Но тот вскоре сумел освободиться, и тогда Море застрелил его. Но сам маркиз при этом ненадолго отвлекся, и бедуины сумели подобраться ближе. Маркиза убили пулей сзади в шею. Его пояс с деньгами срезали, украли сто восемьдесят золотых монет. Раздели, тело изувечили.
Второй департамент хотел знать, не организовала ли все британская секретная служба. Я убедил их, что это не так. Напротив, урок того происшествия был очевиден: отправляться так далеко на юг без полной пехотной бригады с кавалерией и артиллерией – чистое самоубийство. Место, где убили Море, называлось Эль-Уатия.
Поезд прибывает в столицу Туниса в середине дня. Мне, как и обычно, приходится протискиваться через толпу на платформе, чтобы добраться до такси; как и всегда, мальчишка поблизости продает «Депеш тунизьен». Я даю ему пять сантимов, располагаюсь на сиденье, и вдруг у меня перехватывает дыхание, потому что я вижу: вот оно – объяснение моего смертельно опасного задания, на первой странице. Я должен был догадаться:
ДЕЛО ДРЕЙФУСА. Париж, 8 часов 35 минут. Вице-президент сената мсье Шерер-Кестнер прошлым вечером произвел сенсацию, сообщив «Агенс насьональ» следующее: «Я твердо убежден в невиновности капитана Дрейфуса и приложу все силы, чтобы доказать это, не только добившись оправдательного приговора на повторном рассмотрении дела, но и его полной реабилитации». 10.15. «Матэн» приводит дальнейшие комментарии мсье Шерера-Кестнера: «Какие методы я буду использовать для доказательства? И когда сделаю это? Я пока воздержусь от ответов на эти вопросы. Я пока никому не передавал документы, имеющиеся в моем распоряжении, даже президенту Республики, как предлагалось».
Всего один абзац. «Вице-президент сената мсье Шерер-Кестнер прошлым вечером произвел сенсацию…» Я чувствую себя так, словно меня контузила ударная волна далекого взрыва. Повозку трясет на ухабах по проспекту Франс, а я разглядываю фасады административных зданий и многоквартирных домов, сияющих в послеполуденном солнце белым цветом и охрой, и меня поражает, что они кажутся такими нормальными. Не могу воспринять то, что случилось. Я словно выпал из окружающей среды и вижу сон.
В армейском штабе меня встречает адъютант Леклерка. Я иду за ним по широкому коридору, мимо кабинета, где за пишущей машинкой сидит сержант – с мучительной медлительностью перепечатывает письма. Сам Леклерк, кажется, тоже не в курсе громадности того, что произошло в Париже. Он явно не читает «Матэн», но если и читает, то никак не связывает эту историю со мной. Правда, а с чего это он должен связывать ее со мной?
Леклерк весело приветствует меня. Я вручаю ему свой доклад об убийстве Море. Он быстро просматривает его, вскидывает брови.
– Можете не волноваться, Пикар, – говорит Леклерк, возвращая мне бумаги. – Я организую вам вполне пристойные похороны. Можете перед отъездом выбрать псалмы.
