Когда я заканчиваю, Лабори начинает задавать мне вопросы:
– Считает ли свидетель, что козни против него – дело рук одного майора Эстерхази, или он полагает, что у майора Эстерхази были сообщники?
Я задумываюсь, перед тем как ответить.
– Считаю, что у него были сообщники.
– Сообщники внутри военного министерства?
– У Эстерхази определенно был один сообщник, осведомленный о том, чтó происходит в военном министерстве.
– Что, по вашему мнению, было более сокрушительным свидетельством против майора Эстерхази – «бордеро» или «пти блю»?
– «Бордеро».
– Вы сказали об этом генералу Гонзу?
– Сказал.
– Тогда каким образом генерал Гонз мог требовать, чтобы вы отделили дело Дрейфуса от дела Эстерхази?
– Я могу только сообщить то, что он говорил.
– Но ведь если майор Эстерхази – автор «бордеро», то обвинение против Дрейфуса лишено оснований?
– Да… поэтому я никак не мог понять, как эти дела можно отделять одно от другого.
В этот момент вмешивается судья:
– Вы помните о том, как просили мэтра Леблуа прийти к вам в кабинет?
– Да.
– Вы помните дату?
– Это было весной девяносто шестого года. Мне потребовался его совет о почтовых голубях.
– Мсье Гриблен, – говорит судья, – прошу вас ответить. Насколько я понимаю, вы утверждаете иное?
Я чуть поворачиваю голову, вижу, как Гриблен встает со своего места среди офицеров Генштаба. Он подходит и становится рядом со мной перед судьей. В мою сторону он не смотрит.
– Да, мсье председатель. Как-то вечером в октябре девяносто шестого года я зашел в кабинет полковника Пикара подать заявление на отпуск. Он сидел за своим столом, документы по почтовым голубям лежали справа от него, а секретная папка слева.
Судья смотрит на меня.
– Мсье Гриблен ошибается, – вежливо отвечаю я. – Либо ему изменяет память, либо он путает папки.
Гриблен напрягается всем телом:
– Верьте мне, я говорю то, что видел!
Я улыбаюсь, глядя на него, исполненный решимости сдерживать себя:
– А я утверждаю, что вы ничего такого не видели.
– Полковник Пикар, вы как-то раз просили мсье Гриблена франкировать письмо? – спрашивает судья.
– Франкировать письмо?
– Да, франкировать, но не датой получения, а более ранней?
– Нет.
– Позвольте, я освежу вашу память, полковник, – саркастически произносит Гриблен. – Как-то раз вы пришли в свой кабинет около двух часов дня. Вы послали за мной и, снимая шинель, спросили: «Гриблен, не могли бы вы франкировать письмо?»
– Ничего такого я не помню.
– Но вы наверняка помните вашу просьбу такого же рода, обращенную к майору Лоту?
– Никогда, – качаю головой я. – Никогда, никогда!
– Майор Лот, прошу вас занять свидетельское место.
Лот поднимается со своего стула рядом с Анри и подходит к нам. Он смотрит перед собой, словно на параде, и говорит:
– Полковник Пикар просил меня удалить все следы разрывов на «пти блю». Он спросил: «Как по-вашему, мы сможем франкировать это на почте?» И еще он сказал, я должен свидетельствовать, что узнал почерк на «пти блю» и это почерк некоего иностранного господина. Но я ему ответил: «Я никогда прежде не видел этого почерка».
Глядя на эту пару, я понимаю: годы руководства шпионами сделали их обоих лжецами.
– Но этот документ был разорван на шестьдесят частей, склеенных липкой лентой с той стороны, где адрес. – Я скрежещу зубами. – Как такой документ можно было франкировать? Это выглядело бы нелепо.
Никто из них не отвечает.
Лабори снова вскакивает на ноги. Он подтягивает на себе мантию и обращается к Лоту:
– Вы в своей записке написали, что полковник Пикар мог легко добавить «пти блю» к пакету с сырыми разведывательными материалами, лежавшими в сейфе, иными словами, что «пти блю» – обычная фабрикация.
– Верно. Он мог это сделать.
– Но у вас нет никаких доказательств?
– И тем не менее я верю в это.
– Полковник Пикар?
– Майор Лот может верить во что угодно, но истиной его вера от этого не становится.
– Вернемся к инциденту с секретной папкой, – говорит судья. – Полковник Анри, подойдите к месту для свидетелей.
Теперь с места поднимается Анри и подходит к барьеру. Вблизи я вижу, что он сильно возбужден, раскраснелся и вспотел. Все трое, кажется, сильно взволнованы. Одно дело – лгать в тесном тайном кружке военного трибунала, и другое – делать это здесь. Они такого никак не ожидали.
– Это было, кажется, в октябре, – начинает Анри. – Я всегда плохо запоминаю даты. Помню только, что в кабинете лежала отрытая папка. Полковник сидел за столом, слева от него сидел мсье Леблуа, а перед ними на столе лежали документы, среди них я увидел секретную папку, помеченную синим карандашом. Конверт был открыт, и документ, о котором идет речь, – тот, что содержит слова «этот опустившийся тип Д.», – лежал открытым на столе.
– Что вы можете на это сказать, полковник Пикар? – спрашивает судья.
– Я повторяю, что в присутствии мэтра Леблуа ни одна секретная папка не лежала на моем столе, открытая или закрытая. И это ни в коем случае не могло произойти так, как описывает полковник Анри, поскольку мэтр Леблуа имеет документы, подтверждающие, что он вернулся в Париж только седьмого ноября.
– А я говорю, что это случилось в октябре! – взрывается Анри. – Это был октябрь – ничего другого я сказать не могу.
– Могу я задать вопрос полковнику Анри? – обращаюсь я к судье. Он жестом приглашает меня продолжать, и я спрашиваю у Анри: – Скажите, вы вошли в мой кабинет через дверь против стола или через маленькую боковую дверь?
– Через главную дверь, – немного подумав, отвечает он.
– И как далеко вы прошли в мой кабинет?
– Недалеко. Не могу сказать точно – то ли на полшага, то ли на шаг.
– Но в любом случае вы, вероятно, находились по сторону моего стола, противоположную той, за которой сидел я. Как же вы могли видеть документ?
– Я прекрасно видел его.
– Но этот документ написан очень неразборчивым почерком, даже если вы держите его перед глазами. Как вы могли разглядеть, что это за бумага, с такого расстояния?
– Послушайте, полковник, – говорит Анри, все еще напором пытаясь выйти сухим из воды, – я знаю этот документ лучше любого другого и наверняка узнал бы его с расстояния в десять шагов. Тут нет сомнений. Говорю вам это напрямую, раз и навсегда! Вы хотите света? Вы его получите! – Поворачиваясь к присяжным, Анри показывает на меня пальцем. – Полковник Пикар лжет!
