И ничего не происходит. Сначала. А потом механический голос произносит цифры – одну за другой. Много цифр и несколько букв. Потом сообщение повторяется. Вновь повторяется. Запись идёт по кругу. Мы смотрим друг на друга и ничего не понимаем. Подношу на всякий случай микрофон к губам, никто не отзывается. Всё тот же голос без эмоций произносит свои цифры. Пытаюсь найти ещё кнопки. Возможно, нужен другой режим. Но кнопка одна.
–Есть предположения?
Лама качает головой. Мы даём прослушать запись Кит и Питу, но и у них никаких догадок. На всякий случай, уже почти ничего не боясь, мы кричим в темноту. Нет, никого. Мы идём к домику, молчаливые, поникшие. С одной стороны, хорошо, что это не взрывчатка, и все остались живы. Но очередная загадка, похоже, нам не по зубам.
–А с чего вы взяли, что прибор появился тогда же, когда и Мира? Разве не могли его подбросить позже?
–Могли,– пожимает плечами Лама.– Просто этот вариант мне кажется наиболее правдоподобным. Сама рассуди, в таком переполохе легко проникнуть незамеченным и уйти безо всяких последствий.
Может, он и прав. Нельзя сбрасывать со счетов ни один вариант. И всё же подобный писк сложно не заметить.
–Ночуем здесь,– объявляет Лама, когда мы доходим до домика охраны.– Второй раз рисковать не стану, перейти ночной лес – не в игрушки играть.
Никто не оспаривает его решение: оно действительно разумное. Внутри тесно, Пит разжигает свет и суетливо сметает с покрывала единственной кровати крошки. Мы садимся, не обращая на него внимания. Только Кит мимоходом усмехается, чтобы тот успокоился. «Как девчонка на первом свидании»,– говорит она. В оконное стекло бьются мушки, звенят крыльями – притягивает свет. За окном непроглядная темнота, она кажется более глубокой из-за контраста со светом. Чувствую себя неуютно: не даёт покоя, что мы как мишень, домик просматривается со всем сторон. Нам же не видно ничего за его пределами. Приборчик по-прежнему держу в руках. Да, по виду он очень напоминает те, что были у охраны и Эрика. Но кнопка одна – та, что включает запись. Проверяю на всякий случай, не поменяет ли режим, если нажать несколько раз? Нет. Значит, это просто записывающее устройство. Но зачем оно здесь, кто подложил? Хорошо хоть не испортилось под дождём.
Вспомнив о дожде, под который попали, вновь чувствую мокрую и холодную одежду кожей. Хочется высушиться хорошенько, забраться в тепло, потому что в горле уже начинает неприятно першить.
–Так.
Лама поднимается, разбивая задумчивое оцепенение.
–Хватит мозгами скрипеть. Пока есть одно предположение: этот самый переговорник попал сюда вместе с твоей подругой, как её?
–С Мирой,– подсказываю я.
–Да. Значит, поговорить нужно с ней. Дальше проблемы решать будем по мере их поступления. А сейчас нужно согреться, у всех зуб на зуб не совпадает. Пит, куда ты чайник затолкал?
Пит вытаскивает чайник из-под кровати. Вытирает мокрой кофтой от пыли. Лама тем временем настраивает небольшую плитку, размером чуть больше донышка чайника. Колдует над кнопками.
–На ней готовить и разогревать можно,– поясняет он удивлённой мне.– Там внутри газ.
–Я знаю, знаю,– перебиваю парня.– У нас в Городе такая. Но её же заправлять нужно, где вы добываете газ?
–Добываем,– улыбается уклончиво он.
Чай согревает, успокаивает. Мы в который раз обсуждаем события уходящей ночи, но ни к чему дельному не приходим. Наконец, Лама тушит свет, мы с Кит устраиваемся на кровати. Она настолько узкая, что с трудом помещаемся. Ребята располагаются возле окна, всматриваются в темноту, думая каждый о своём. Я сжимаю в ладонях прибор, доставивший нам столько переживаний. Мы не касались этого вопроса, но негласно приняли решение оставить его мне – как человеку, разбирающемуся чуть больше других. Надеюсь, решение очередной проблемы не заставит себя долго ждать.
Утром единогласно решаем не распространяться о случившемся в зоопарке. На логичный вопрос Кит, а что же нам отвечать, если захотят узнать, куда ходили ночью, Лама пожимает плечами.
–На свидание. С ним, например,– кивает он на Пита.
Кит скептически фыркает.
Пит остаётся в зоопарке, сменить его должны только завтра, а мы уходим. Наши опасения напрасны: отсутствие остаётся незамеченным. Лама часто отлучался по одному ему известным делам, а Кит и вовсе не успела дойти до костров ночью. Все заняты уборкой, как я и предполагала. Ураган наломал множество мелких веток, но попадались и крупные сучья, которые вполне могли оглушить любого, встретившегося на пути. Их высушат и пустят на дрова. Мы подключаемся к общей работе, кидая друг на друга вопросительные взгляды: не проболтался ли?
После, когда наводим относительный порядок и все разбредаются по своим делам, я выдвигаю предложение. Если нет других идей появления переговорника, кроме как вместе с Мирой, нужно поговорить с ней. Не спрашивать напрямую. Подбираться лучше издалека, задавая наводящие вопросы. Если она притворяется, рано или поздно ошибётся в показаниях, и у нас появится зацепка, которая распутает всё дело. Если же и вправду ничего не помнит… Попытаться всё равно стоит. Но всякий раз, подходя к девушке и натыкаясь на настороженный, испуганный взгляд, я чувствую неловкость. Нужные слова разбегаются – не поймать. Когда Мире отменяют постельный режим и разрешают вставать, мы втроём с Кором ходим по лагерю, показываем ей всё, знакомим с остальными. Но на контакт девушка идёт с трудом, отвечает две-три фразы и уходит в себя. В школе она казалась более общительной. Стэл на наши вопросы разводит руками.
–Я не психолог, Сель. Возможно, ей нужно немного больше времени на адаптацию.
–А память? Она вернётся?
Стэл не смотрит на меня.
–Знаешь, Сель. Бывают такие моменты, когда каждый из нас рад бы оказаться на её месте. Некоторые воспоминания лучше не держать здесь,– он согнутым пальцем стучит по голове.– Кто знает, может, в этом её счастье, а не беда.
Если не обращать внимания на подобные странности, Мира остаётся прежней – насколько я знала её по прошлой жизни. Несколько раз вместе с Кит выбираемся на озеро – то самое, на котором тарзанка. Оказывается, кроме меня никто из новеньких не умеет плавать. Кор трусит поначалу, сидит на берегу, старательно делает вид, что его не интересуют наши «детские забавы». А вот Мира через два дня уже вполне сносно плавает по-собачьи. Верещит и смешно морщит нос, когда в шутку ловим её и топим.
Устав, выбираюсь на берег. В этой части озера он крутой стеной поднимается над водой. Подтягиваюсь с трудом, отползаю подальше, тяжело перевожу дыхание. Срываю губами травинку, переворачиваюсь на спину и жую лениво. Последние дни разморили, расслабили. Вечная гонка приостановилась, и времени в сутках вдруг стало слишком много. Можно без напряжения обдумать всё, разложить по полочкам. Но думать не хочется. Сразу накатывает отчаяние. Может и к лучшему, что с самого начала изгнания ни минутки спокойной не выдавалось. Только вот внутри всё равно копится, копится. С каждым днём всё меньше верится в возможность возвращения. Как добиться пересмотра дела здесь, в лесу, за много километров от Города?
