Нехитрый ужин возвращает силы. Я устраиваюсь удобнее, укрываюсь длинным свитером, который нашла в рюкзаке. Слушаю, как шуршит среди стволов на улице ветер. Лама весь вечер задумчивый, словно гнетёт его что-то.
–Как мы найдём их?– спрашиваю тихо. Я не уверена, что правильно разгадала его замысел, потому и не называю тех, к кому идём. И отчасти потому, что страшно. Но Лама понимает меня. Долго молчит, то ли не желая отвечать на вопрос, то ли не зная, что сказать.
–Они сами найдут нас, Сель,– говорит он спустя долгое время, когда почти засыпаю.– Сами. И, может, гораздо быстрее, чем мне бы того хотелось,– добавляет еле слышно.– А теперь спи.
Кто-то хватает меня за плечо. Вскрикнув, пытаюсь вырваться. Рот накрывает сухая ладонь.
–Тише,– успокаивающе звучит знакомый голос над ухом.– Это я.
Лама убирает руки, убедившись, что сказанное доходит до меня.
Я сажусь, подтягиваю к себе колени. Лама чем-то встревожен. Оглядывается постоянно на вход, будто снаружи стоит кто-то.
–Возможно, я ошибаюсь…-он машет рукой и перебивает сам себя.– Да нет, какая там ошибка! Мы забрели туда, куда приходить не следовало. Когда-то давно неподалёку действовал завод…
–В лесу?– перебиваю я удивлённо. Может, это продолжение сна?
–Да. Это был засекреченный объект. Точно не скажу, чем там занимались. То ли разработка оружия, то ли опыты ставили. Неважно. Но потом его закрыли, деятельность признали незаконной. Но приборы никто не демонтировал, всё осталось на своих местах. Сам завод пришёл в запустение, большей частью здание разрушено. Но последствия до сих пор дают о себе знать. Воздух заражён на несколько километров вокруг. Подышишь им час – останутся головные боли. Несколько дней – будешь умирать. Медленно, но верно и мучительно. Мы провели здесь меньше суток. Правда, зашли довольно далеко от границы… Видимо, я потерял вчера от усталости ориентиры, я не хотел заводить тебя сюда, Сель!
Он бросает на меня короткий виноватый взгляд. И так же быстро отводит его в сторону. Я настораживаюсь, предчувствуя, что вскоре услышу что-то гораздо более неприятное.
–Ты чего-то не договариваешь,– качаю я головой.
–Да,– горько шепчет он.– Я вёл тебя четыре дня. Четыре дня ты шла за мной, не зная ничего: ни к кому мы идём, ни куда.
–Да, это так,– соглашаюсь я с ним.– Но ты обещал, что в своё время я всё узнаю.
Он кивает.
–Но сейчас, полагаю, время пришло?
Вместо ответа он ослабляет на левом ботинке шнуровку и скидывает его, закатывает до колена вверх штанину. Только в первое мгновение я не понимаю, что он хотел сказать этим. А потом понимаю. Отшатываюсь в ужасе, глотаю с трудом воздух. Теперь он не отводит взгляда, но невозможно прочесть в нём что-то. Он просто смотрит, пристально, твёрдо. Изучает мою реакцию.
–З-заб… лудший…– выдавливаю из себя с трудом.
Чуть ниже колена у Ламы татуировка: идеально ровный круг, внутри перекрещенные символы, по внешней стороне идёт плетение незнакомых букв. Он вдоволь даёт мне насмотреться, а после медленно опускает штанину и натягивает ботинок.
–Заблудший,– повторяю я увереннее. Вместе с голосом приходит возмущение.– Ты вёл меня сюда, в эту чёртову даль, чтобы показать мне татуировку?! Ловко же разыграл испуг на складе, заметив рисунок на моей руке! И что теперь, что дальше? Оставишь тут, в своём заражённом воздухе, чтобы не раскрыла никому твою тайну?
Он морщится от крика, смотрит исподлобья и качает головой.
–Ты всё не так поняла, Сель, но в этом нет твоей вины. Это я виноват перед тобой, что молчал всё время. Да, ты права, я намеренно вёл тебя сюда. Но вовсе не за тем, чтобы избавиться. Сделать это можно было гораздо проще, поверь. Я шёл сюда, потому что думал… Я ждал, что они окажутся здесь, в том месте, где видел их следы в последний раз. Да, я заблудший, вернее, был одним из них. Я бежал несколько лет назад. Я не городской, Сель. Я родился и вырос в лесу. Но та жизнь… я не смог смириться с ней. Хотя и был воспитан теми людьми, но так и не смог принять и понять их. Меня пугали поступки, отталкивали желания заблудших. Я сбежал и стал изгоем. Лесные легко приняли меня, но лишь потому, что никто из них, никто не знает всей правды,– он тяжело переглатывает. В глазах такая усталость, что становится не по себе.– Но так просто не вырежешь кусок жизни. Я не там и не здесь, брожу по лесу неприкаянной тенью, не в силах покинуть новую семью, не вправе приблизиться к старой. У них всюду глаза и уши, они всегда замечали моё приближение и словно растворялись, не давали увидеть себя. Они и сейчас заметили нас, я уверен! Но думал, в этот раз сделают исключение, думал, они подпустят нас. Ведь кроме них никто не сможет помочь. Прости, Сель, я подвёл тебя.
Пока перевариваю новую информацию, Лама неподвижно сидит рядом, застывшим взглядом уставившись в одну точку. Новая информация не желает укладываться в голове. Наконец, бросаю бесполезные попытки.
–Всего этого слишком много для меня,– признаюсь тихо.– Скажи, что мы будем делать теперь? Ты же не хочешь оставаться здесь?
Он поворачивается ко мне.
–Нет. Конечно же, нет! Мы должны выбираться. Я в самом деле не хотел создавать угрозу твоей жизни. Мы должны были переночевать за периметром, на самой границе, где безопасно. Если ты готова, идём, чем раньше, тем лучше для нас обоих.
В молчании собираем рюкзаки, так же молча выбираемся из шалаша. Утренний лес приветлив и светел, вокруг ни души. Лама останавливается, смотрит по сторонам, выхватывая каждую покачнувшуюся ветку, вслушиваясь в каждый отзвук зашуршавшего листа. Ничего. Но он стоит. Стоит, выжидая чего-то. Выжидая, что всё же они выйдут, выслушают его. Но никто не появляется. И только тогда, не говоря ни слова, он широкими шагами уходит прочь от шалаша и уже ни разу не оборачивается. И я спешу за ним – подальше от этого жуткого места.
Жёсткие лямки рюкзака больно врезаются в кожу, оставляют следы. Вновь и вновь подтягиваю их, придерживаю, но это мало облегчает ношу. День солнечный, но зябкий. Здесь, в лесной чаще, не гуляет ветер, но воздух свежий, морозный. Я так и иду в свитере, и даже не верится, что каких-то три-четыре дня назад бултыхалась в озере. Видимо, курс держим на север. Улыбка тускнеет: за эти несколько дней во мне что-то сильно переменилось. Позади километры леса, рядом со мной – один из заблудших, впереди… Что впереди?
Лама с самого утра не сказал ни слова, идёт, подавленный, напролом. Приминает жёсткими подошвами траву, хрустят сучья. Не знаю даже, выбрались мы из опасной зоны? Когда останавливаюсь попить, он не замечает, всё движется вперед, как автомат. Делаю несколько торопливых глотков, от холода ноют зубы. Уже на ходу застёгиваю рюкзак и спотыкаюсь: зацепился за продолговатый корень шнурок. Колени принимают основной удар, ладони скользят по земле, обдирая кожу. Рюкзак падает рядом, содержимое рассыпается. Тыльной стороной ладони утираю слёзы, пытаюсь собрать вещи, но всё валится из рук.
