Данила отошёл в сторону, чтобы не мешать. Путята отсутствовал, но прислал посыльного со словами, что кто желает может прийти на подворье к его компаньону, где дорогого гостя накормят, напоят и спать уложат. Большая часть экипажа отказалась. Лично Даниле было приятнее спать под открытым небом на покачивающейся ладье, чем в душной комнате на кровати с клопами. Да и сроднился он как-то за время путешествия с «Лебёдушкой». Видимо, похожие чувства испытывали и остальные.
Торговый день на пристани завершался, на закате расходились люди, утихал шум, чтобы с рассветом, а кто-то и засветло, приступить к работе. Летом ночи короткие, а жизнь весёлая.
В это же время вернулся Воислав с кормчим. Пока Данила ходил за покупками, они, оказывается, вместе с Клеком отправились на главное капище Киева, отдать положенное Перуну, не кровью, но серебром – таков обычай варяжского братства.
Капище было хорошо видно с пристани. Оно стояло на самой вершине Горы – так называли холм, на котором стоял детинец. И даже самого Перуна легко можно было различить – это был самый высокий и тёмный столб среди прочих кумиров. На это место его возвёл сам Владимир, он считался верховным жрецом Перуна, а тот – верховным богом подчинённых Киеву земель. Но среди стоящих на Горе кумиров Перун был таким же богом, как Велес, Сварог и прочие, так и сам Владимир считался таким же князем, как и другие князья (черниговские, например), принёсшие ему присягу. Только более великим и самым сильным.
Данила, укладываясь ко сну и смотря на грозную, даже издалека, фигуру Перуна, думал: как же Воислав может оставаться христианином и при этом почитать воинского бога? Нет, в язычестве Молодцова как раз привлекала простота и логика взаимоотношений с высшими силами. Ты им жертвы – кровь, золото, снедь (еду, кстати, после обряда можно самому съесть – бог и запахом сыт будет, а коли сам человек наестся, так и богу приятно), они в ответ – поддержку и помощь. По возможности, конечно, и по обилию жертв. Никакого раскаяния и мук совести по большому счёту не требуется. Единственное, если убьёшь кого-нибудь из своего рода-племени или похулишь тех же богов, например, поклянёшься выполнить какой-нибудь обет, гейс, как говорят викинги, и не выполнишь, – вот тогда да, отвечать придётся. Но и в этом случае есть возможность договориться.
Загвоздка в том, что всегда можно встретить более крутого бога в лице верующих в него. Те же поляне кланялись Сварогу, пока не пришли варяги.
Воислав был для Данилы непререкаемым авторитетом, и даже не столько как крутой воин, а как человек и вождь с правильным пониманием мира. Молодцов иногда думал – в лоб спросить, понятно, не решался, – кто же Перун для его батьки.
Несколько месяцев назад Данила имел всё-таки неосторожность заявить, что, мол, чего нам Перуна бояться, мы же христиане. На что Воислав, мягко говоря, разозлился и сказал, что если для него с Даниилом Молниерукий Перун, может, и не существует, то для варягов он очень даже реален. И следует остерегаться мести не только его адептов, но и самого Перуна.
Вот кто бы объяснил: как это… самого Перуна?
Пока Молодцов на себе мести богов не ощущал, даже ведун этот однорукий его заколдовать не смог. Не успел, если быть точным.
Единственное, в чём был твёрдо уверен Данила, так в том, что крестик на груди Воислава – не простой оберег, который часто себе на шею вешают другие язычники (мол, лишний небесный покровитель не помешает). Его батька верил – но вот во что?..
Мысли прервал мощный деревянный стук. Похоже, это были копыта какого-то резвого скакуна. И звук этот приближался.
Словно почувствовав тревогу, Данила, уже устроившийся на палубе вместе с Уладой, глянул за борт. Всадник в серебряной броне и золочёном шлеме, от которого отражались огни зажжённых факелов, скакал галопом прямо к «Лебёдушке». Коня, подобного тому, на котором восседал ездок, Данила ещё ни разу не видел. Даже Грозомил казался перед ним годовалым худым жеребёнком. Белой масти, с длинной гривой, он нёс закованного в железо всадника будто невесомого. Скакун, повинуясь воле наездника, за десяток метров до ладьи перешёл на рысь, а ровно в шаге от воды встал как вкопанный.
– Мне нужен Воислав Игоревич! – раскатистым, как боевая труба, голосом объявил всадник.
– Я здесь, – сразу отозвался варяг, встал, уперев руки в пояс (на поясе – два меча), поставил один сапог на борт. Без брони, в одной рубахе, он всё равно излучал силу: – Слушаю тебя.
– Я посланник Добрыни Малковича, велено тебе и твоему дядьке Вуефасту прибыть до полуночи в княжий детинец.
– Зачем?
– Придёшь – узнаешь! – нагло ответил посланник, повернул коня и умчал в темноту.
– Пойдёшь, Воислав? – спросил его кормчий Вуефаст.
– А как же мне не идти? Зря, что ли, я сказался человеком Добрыни в Смоленске, вот теперь к нему на службу пойду.
– Да как же это! – воскликнул Ждан как-то растерянно, по-детски. – А мы как же?
– Никшни и сопли подбери, – одёрнул его Скорохват. – Сказано же: по делу зовут. Как узнают – тебе всё расскажут. Ну, вы, чего рты раззявили? Ждёте, пока муха залетит? Бегом работать, – это обережник прошёлся и по приказчикам Путяты: – Припасы собрать вместе, порядок на корабле навести, паруса приготовить. Мы же должны быть готовы к отплытию, так, батька? На всякий случай.
– Скорохват, ты дело сказал. Ты и Будим за старших остаётесь на «Лебёдушке». А ты, Даниил, верни Клека, он к девкам пошёл в корчму у Иудейских ворот. Возьми провожатого, на обратном пути зайдёте к Путяте, расскажете ему всё, как есть. Что делать дальше, он сам пусть решает. А я схожу к Малковичу, обскажем всё, а после я вернусь и расскажу, как было.
– Батька, всё сделаю, как ты сказал, но ответь: если ты станешь человеком Добрыни, нам что делать? – осмелился спросить Данила.
Воислав глянул на него снисходительно:
– Не бойтесь, вас не оставлю.
Воислав не спеша поднимался на Гору к Киевскому детинцу, прямо как двадцать лет назад. Потом была война с хазарами под знаменем великого князя-пардуса Святослава, штурм Саркела, служба в Константинополе, война в Сирии… Да, давненько ему не приходилось бывать здесь. В молодости Воислав, носивший тогда другое имя, шёл на Гору торопливо, перепрыгивая кучки навоза, не глядя по сторонам, так что даже не запомнил, какие кругом дома поднимались. Сейчас и сравнить не с чем.
– Старший, как тебе Киев, изменился? – спросил он у Вуефаста.
– Народу стало больше да навозу.
И ведь не поспоришь.
На подворье всесильного дядьки Владимира обоих варягов впустили без вопросов, но в самих палатах Вуефаста вежливо задержали, предложили попить мёду, пива, а Воислава пригласили к Добрыне.
Тот стоял у окна, будто не заметил вошедшего варяга, смотрел на Днепр. Вид и впрямь был красивый: весь Киев как на ладони, степь до самого горизонта, леса, а между ними широкая полоса Днепра, и лунная дорожка, что пересекает его серебряной лентой. Комната была увешана дорогими светильниками, так что светло было как днём. Напротив окна – стол византийской работы, на нём свечи, стило, трубочки бересты и дорогого пергамента, серебряный кувшин и дорогие кубки.
