– Значит, ты принял моё предложение, – без лишних разговоров констатировал факт новгородский посадник.
– Да. Видать, судьба моя в этом.
– А чего сразу ко мне не пришёл?
– Тебе и так доложили обо мне.
– Это верно, – Добрыня обернулся, весьма довольный собой, сам он был давно не молод, но глаза сверкали, как гранёный наконечник. – Не ожидал, что так быстро, да?
– Я думал, ты в Новгороде, хотел подождать, пока Путята расторгуется, а потом уж к тебе идти. Обогнали меня твои послухи.
– Верю тебе, такой воин, как ты, врать и юлить не станет. И правильно сделал, что перед Асбьёрном моим человеком назвался. Если бы он своего гридня выставил, ты бы смог его побить, Воислав?
– Но он ведь не выставил, – уклончиво ответил батька обережников.
– Гордый… и умный, – опять сделал вывод Добрыня. – Таких под рукой держать трудное дело. С нурманами проще: заплати им и приказывай, что хочешь. Только на них всё равно надёжи нет никакой, золото не у одного тебя есть, а мёртвым злато без надобности.
Воислав молчал.
– Поэтому нам нужны такие, как ты!
В слово «нам» Добрыня вкладывал абсолютно чёткое понятие: ему, Владимиру и его подданным, а значит и Руси. Руси, пришедшей с далёкого севера, объединившей силой и страхом словенские племена и теперь строившей новую державу по заветам, оставленным Великой Ольгой, хоть теперь в стольном Киеве правил и язычник.
– Вино будешь? Знаю, ты привык к нему в ромейской земле.
– Думаешь, если я христианской веры, то и обычаи предков мне не по нраву? – спросил Воислав, но серебряный кубок принял.
Вино и вправду оказалось превосходное, давно он такого не пробовал.
– Всякое бывает, – ответил Добрыня, внимательно наблюдая за реакцией своего гостя. – Но будет о пустом говорить. Сразу скажу: неволить тебя не стану. Есть у меня дело достойное, под стать тебе. Слышал, что на Дунае творится?
– Немирно там.
– Именно что немирно, ромейский кесарь воюет с булгарами, сами тамошние боляры промеж собой грызутся. Вот и надлежит тебе сплавать на Дунай, разузнать всё хорошенько, поговорить с людьми, на которых укажут. Выяснить, не желают ли они под руку нашего князя опять перейти.
– Владимир думает теперь в Дунайскую Булгарию в поход сходить?
– Думы князя мне неведомы и тебя волновать не должны. Главное – согласишься ли ты на дело.
– Важное дело сразу доверяешь, Добрыня Малкович. Не знаю, по плечу ли?
– Так и ты непрост, Воислав.
– Неужели славные воины в Киевском детинце перевелись?
– Дерзкий, – одобрительно сказал Добрыня. – Славных воинов в Киеве в достатке, но тех, что умом так же одарены, как и талантом воинским, всегда меньше. Чтобы к тому же опыт имели немалый, по разным странам плавали, людей умели в руке держать. Кроме того, ты, Воислав Игоревич, – христианин, а воинов-христиан, которым Владимир мог бы доверять, очень мало. Я тебе доверяю!
Последняя фраза прозвучала как угроза, за ней чувствовалась недосказанность: тебе доверяю, но если моё доверие обманешь, то пожалеешь.
– Тебе с булгарами будет проще договориться, чем варягам, которые кланяются только Перуну.
– Я один поплыву или людей в сопровождение дашь?
– Зачем? У тебя же, считай, целая дружина есть, да ещё из каких воинов! И купец какой товаровитый.
Видя, как нахмурился Воислав, Добрыня добавил:
– Будет тебе кручиниться, я же твоих людей силком не беру. Заплачу по чести, даже больше, чем твой купчик тебе платит.
– Путята вроде не собирался плыть в Булгарию, – напомнил Воислав.
– Соберётся. Не переживай: продаст он там товар не дешевле, чем в Царьграде. И здесь закупится, в Киеве, по хорошей цене. Вы все, считай, теперь будете княжьи люди, а за это льгота полагается. Понимаю, дело рисковое, всякое может случиться, не сдюжишь – беды большой не будет.
«И ты ничего не потеряешь, старый лис!» – мысленно добавил Воислав.
Пока он отягощал свои мысли щедрым предложением новгородского посадника, сулящим немало проблем и трудностей, Вуефаст сидел на лавке и безразличным взглядом оглядывал дорогое убранство княжеских хором. Над маршем лестницы, тихо, будто сам собой, появился золочёный шлем, за ним лицо с длинными синими усами, грудь, прикрытая добрым панцирем. Знатный воин поднимался в доспехах беззвучно, словно рысь, за ним шествовали трое молодых, безбородых воинов, но северян, судя по лицам.
Возле лавки воин остановился, снял шлем, откинул пшеничный чуб, слегка склонил голову и приложил руку к груди.
– Здрав будь, Вуефаст Ольбардович, я Пежич, воевода киевский. Мы все, сотники и воеводы, прознали, что в Киев прибыл сам ближник великого Святослава, бывший голосом его перед ромейским кесарем. Как услышали это, поняли, что неспроста Перун тебя послал нам в канун Праздника. Старший, мы все как есть решили пригласить тебя на Большое Капище. Высокое место получишь, лучшие яства и мёд отведаешь.
Вуефаст спрятал усмешку в седые усы.
– И правда, честь большая, но стар я уже для воинской пляски, а в стороне стоять и смотреть не хочу. Рабов и без меня прирежут. Всё равно не люба такая кровь Перуну. Перун любит не согнутые выи, а перерубленные. А мне ещё достанет сил пустить кровушку врагам. Надеюсь, я ещё приму смерть достойную в бою, пока же… дозвольте мне самому говорить с Богом.
Последние слова прозвучали как приказ. Посланники переглянулись, немного растерялись, но не обиделись, а от твёрдых слов только ещё больше зауважали старого варяга.
– Будь по-твоему, Вуефаст Ольбардович, если любо тебе самому говорить с Перуном, мы мешать не будем, но знай, в Киеве среди гриди и воевод ты всегда будешь уважаемым человеком.
Воевода склонил голову, Вуефаст ответил тем же и снова принял безразличный вид. Пежич с пристяжью отбыл, так же тихо, как пришёл. Стража у двери на разговор вообще никак не отреагировала.
– Но коли сладится всё, – продолжал хитро вести речи пестун князя. – Одарен и обласкан будешь по-княжьи. И ты, и дружина твоя. И златом, и парчой, и место за столом получишь. И землю! Не только в Киеве, но и в самой Булгарии. А ты сам знаешь, земля там богатая, тучная, христианская. Там любо будет твоему сердцу.
Воислав склонил голову: да, Добрыня нашёл чем его зацепить – покой для тела и буйного духа славного воина был желанен.
«Радмила будет рада», – подумал он.
– Вижу, по душе предложение, – улыбнулся Добрыня. – Ну что ж, отплывать будешь не сейчас, а в конце серпеня. Тогда присягу дашь не мне, а самому Владимиру! – мощно провозгласил Добрыня, аж стены завибрировали.
Воислав опять погрустнел: служить язычнику, убившему собственного брата, ему было не с руки. Тем более он когда-то давно приносил присягу именно Ярополку Святославичу, но теперь на попятную идти было поздно.
