Из этих документов видно, что не только КГБ знал о двурушничестве нового афганского руководителя. Выходит, слухи о коварных планах Амина («когда наступит подходящий момент, мы избавимся от русских») доходили и до ушей западных дипломатов и разведчиков. Только вот вывод в британской телеграмме был ошибочным: в ноябре, когда депеша улетела в Форин-офис, Амин уже не имел хороших видов на будущее. Его судьба была решена.
Возможности Центрального разведывательного управления США оперировать на афганской территории были ограничены, но зато в соседнем Пакистане американские спецслужбы продолжали наращивать свою активность, причем сразу по нескольким направлениям: сбор и анализ поступающей из ДРА информации, организация баз подготовки моджахедов, финансовая и иная помощь лидерам исламских партий и движений, выступавшим против Кабула. Кроме того, американские эмиссары приступили к работе по формированию своеобразного «пула» из разных государств, готовых поддержать афганских радикалов в их борьбе против советского влияния. Такую готовность выражали Саудовская Аравия, Египет, КНР. Что касается коммунистического Китая, то он в данном случая цинично пренебрег классовым подходом и выступил на стороне явно реакционных мулл, поскольку боялся усиления СССР в этом важном для него среднеазиатском регионе.
Знали ли американцы о военных приготовлениях в СССР, нацеленных на юг? Безусловно, о многом знали. Так в телеграммах дипломатов и церэушников приводились довольно точные цифры числа советских специалистов и советников, находившихся в ДРА. Чуть позже источники сообщали достоверные сведения о наращивании военной группировки вблизи афганской границы, об активизации действий авиации, призыве на военную службу резервистов. Но раз так, то отчего же Штаты не поднимали шум, не угрожали Москве адекватными ответными действиями, не использовали такой выгодный шанс для развязывания масштабной антисоветской пропагандистской кампании? Неужели действительно избрали тактику затягивания СССР в афганский капкан, как потом расценили это некоторые аналитики?
Возможно и это. На войне все средства хороши.
* * *
После свержения Тараки Комиссия политбюро по Афганистану заметно активизировала свою работу. Теперь она собиралась регулярно, почти каждую неделю. Узнав о злодейском убийстве афганского лидера, Брежнев, который считался человеком, в общем-то, незлобивым и сдержанным, вышел из себя.
— Какая-то нехорошая история, — говорил он, обращаясь к членам комиссии. — Мы всего месяц назад принимали здесь товарища Тараки, обнимались с ним, обещали ему поддержку и защиту, а какой-то, извините за грубое слово, авантюрист его раз — и придушил. Получается, что нет никакой веры нашим обещаниям? Выходит, слова генерального секретаря ЦК КПСС — это пустой звук?
Леонид Ильич той осенью чувствовал себя неважно. Врачи рекомендовали ему избегать нагрузок, больше отдыхать и ни в коем случае не волноваться. А генеральный секретарь всегда очень внимательно относился к советам медиков, только одну пагубную привычку — курение — он так и не смог одолеть до конца, втихую от врачей покуривал свои любимые сигареты «Новость», все же остальные рекомендации выполнял в точности. И мало кто из его окружения видел Брежнева раздраженным или взволнованным. Окружение старалось оберегать генсека от плохих новостей, домашние тоже особо ему не докучали. И вот на тебе, эта неприятная история с Амином. Поскольку речь шла о первом лице, о руководителе дружественного нам государства, то утаить эту историю от Леонида Ильича было никак невозможно, тут требовалось решение тоже на уровне первого лица, не меньше, да и никто из соратников ответственность на себя бы не взял, так не принято было. Пришлось Брежнева информировать по полной, а ему, больному и немощному, пришлось вникать. И чем больше он вникал, тем сильнее портилось настроение у Леонида Ильича.
Что же это получается? Афганские товарищи при встречах клялись в верности идеалам социализма, всячески подчеркивали свою нерушимую дружбу с СССР, называли себя нашими младшими братьями, а на деле ни в грош нас не ставят. Мы держим там тысячи советников по всем линиям, направляем туда экономическую и военную помощь на многие миллионы рублей, уже одно это дает нам право контролировать ситуацию в стране, как контролируем мы ситуацию в других странах блока. И тут такая неприятность… Надо принимать решение, но какое?
— Юра, — с упреком обращался он к Андропову, — ты же обещал, что ни один волос не упадет с головы товарища Тараки. Что твои люди надежно контролируют положение. Ты мне можешь объяснить, отчего так произошло?
— Недооценили мы этого Амина, Леонид Ильич, — виновато оправдывался председатель КГБ. — Ох, и коварный оказался! Переиграл нас. В глаза нашим товарищам говорил одно, а за спиной тихонько готовил свое черное дело.
— Мы его поздравили с избранием на высшие посты в Афганистане, — напомнил Громыко. — Теперь наш посол сообщает о том, что Амин просится в Москву — с официальным визитом, как глава государства и партии.
Леонид Ильич нахмурил свои знаменитые брови, посуровел еще больше.
— Это что же, мне придется теперь с этим авантюристом целоваться?
— Принимать в Москве его никак нельзя, — по-военному рубанул министр обороны.
— Можно ему передать, что график государственных и рабочих визитов на этот год уже давно сверстан и никаких возможностей принять Амина в ближайшее время нет, — предложил Громыко. — В будущем году пусть приезжает. А там поживем — увидим.
— Да, заварилась каша в этом Афганистане, будь он трижды неладен, — сумрачно произнес Брежнев. — Давайте решать, как будем действовать. Я так понимаю, Юра, что твое ведомство не очень доверяет этому Амину?
— Да, у нас есть настораживающая информация, — поворошил на столе свои бумаги Андропов. — Я уже докладывал вам прежде о том, что за Амином водится много разных грешков. Осуществлял репрессии в отношении видных членов партии. Неприкрытый пуштунский националист. Есть сигналы о его возможных связях с американскими спецслужбами — мы сейчас их активно проверяем. Это, повторяю, человек неискренний, коварный, жестокий. Иметь такого союзника значит сидеть на мине, которая в любой момент может взорваться. Не исключено, что Амин вынашивает планы переметнуться к противнику, предать нас.
— Он же не один уйдет к врагу, — вставил Устинов. — Афганистан за собой утащит, вот в чем проблема.
— Для нас это будет большая беда, — согласился с ним Громыко. — Потерять Афганистан мы не можем.
Перед министром иностранных дел лежала подготовленная его экспертами справка о ситуации в азиатском регионе. Ситуация эта складывалась далеко не в пользу Советского Союза. Обострились отношения с Китаем. Год назад дошло до вооруженных столкновений на границе. Потом китайские войска ринулись на Вьетнам, который придерживался просоветского курса. Им, правда, там намяли бока, но китайцы, скорее всего, на этом не остановятся. Их активно подталкивают против нас Соединенные Штаты: они возобновили дипотношения с Пекином, начали поставки в КНР своего оружия. Есть абсолютно точные данные о том, что Китай наряду с США активно помогает афганским повстанцам. Пришедший к власти после исламской революции в Иране режим Хомейни тоже позиционирует себя как ярый антисоветский и тоже поддерживает афганских партизан. Про арабские страны и говорить нечего — почти все они готовы выступить спонсорами афганского сопротивления. То есть, потеряв Афганистан, мы либо будем иметь там американцев и натовцев, либо радикальных исламистов, а эта зараза тут же поползет на север, в наши среднеазиатские республики. Однако, в отличие от Андропова и Устинова, все больше склонявшихся к силовым действиям, Громыко внутренне противился прямому участию в конфликте советских войск, потому что для него лично это означало крах всем тем усилиям по разрядке, по установлению мер доверия, которые МИД предпринимал в последние десятилетия. Он сознавал, как трудно — да что там трудно — как невозможно будет объяснить миру этот вынужденный для нас шаг, какими невосполнимыми потерями чреват он для его ведомства, для всей советской международной политики.
