— Но рейсовый самолет на Москву уже ушел. Следующий будет только через два дня.
— Это не ваша проблема. Вам надлежит к 18.00 прибыть на авиабазу Баграм, куда за вами будет направлен специальный борт.
В полном недоумении, терзаемый страхами за дочь, За-платин положил тяжелую трубку телефона закрытой связи и отправился в посольство: может быть, там что-то знают? Но посол Табеев, сочувственно выслушав генерала, ответил, что по их линии никакая информация не проходила. Что же случилось? Хорошо зная свою дочь, Василий Петрович и мысли не мог допустить, чтобы она осмелилась обратиться с какой-то просьбой в Центральный комитет. И потом не такой уж он был шишкой, чтобы за ним из Союза присылали спецсамолет. Что за странная забота о генерал-майоре, с которым захотела поговорить его собственная дочь? Нет, тут что-то не так. Прямо от посла еще раз связался с Ошурковым:
— Жива дочка? Что с ней?
— Жива. Но других вопросов не задавайте. Все узнаете в Москве.
За двадцать минут вертолет доставил Заплатина в Баграм. Там случилась задержка: самолет из Союза прибыл с четырехчасовым опозданием, потом долго заправлялся горючим. Словом, вылетели лишь под утро. В Ташкенте он сразу пересел на военный Ил-18, оказавшись в нем единственным пассажиром. С аэродрома его повезли в Главпур, где Заплатина принял генерал армии Епишев. Два часа он расспрашивал советника о ситуации в Афганистане и постоянно записывал за ним в свой блокнот. О дочери же — ни слова. Потом говорит:
— Я отлучусь на совещание в ЦК, а ты меня жди здесь.
Воспользовавшись паузой, Заплатин позвонил дочери:
— У тебя все нормально?
— Все хорошо. А почему ты спрашиваешь?
На следующее утро Епишев сразу повел Заплатина к министру. Устинов вышел в приемную вместе с начальником Генштаба Огарковым. Был он в шинели.
— Вы вначале товарищу Огаркову все доложите, а когда я вернусь, обоих приглашу.
Заплатину показалось, что начальник ГШ с сочувствием и пониманием отнесся к его оценкам, хотя своего мнения старался не высказывать. Потом из ЦК вернулся министр. Он обратился к Огаркову:
— Ну как, обсудили ситуацию с товарищем Заплатиным?
— Так точно! Все вопросы обговорили, но товарищ За-платин остается на своих прежних позициях, то есть не разделяет точку зрения о вводе войск.
Устинов повернулся к советнику, посмотрел на него тяжелым взглядом:
— Объясните почему?
Заплатин изложил все, что уже не раз писал и говорил прежде. Что афганская армия вполне способна самостоятельно решить стоящие перед ней задачи, что товарищ Амин занимает правильные позиции и остается верен Советскому Союзу, что надо больше доверять ему. Министр, выслушав все это, побагровел:
— А что вы мне в прошлый раз обещали, помните? Вы говорили: ни один волос с головы Тараки не упадет, так? Какова же тогда цена всем вашим словам? Вот возьмите это и прочитайте, — он протянул шифровку из Кабула за подписью начальника представительства КГБ.
Шифровка была короткая, на полстранички. Там не ставился напрямую вопрос о вводе войск, но все подводилось к этому. Мол, обстановка в Афганистане абсолютно безвыходная.
— Я бы эту телеграмму не подписал, — твердо сказал За-платин, возвращая министру документ. — Здесь излагается неверная позиция.
— Неверная? — маршал, казалось, был вне себя. — Да они головой за свою информацию отвечают.
— Была бы только эта голова трезвой, — попытался еще спорить Заплатин, но Огарков под столом тихонько толкнул его ногой, мол, не петушись. Советник остановился. На его глазах навернулись слезы. Он не мог понять, отчего министр больше доверяет «соседям», а не генералам из своего ведомства. Получается, что чекисты отвечают за свои слова, а военные — нет. Устинов еще раз испытующе глянул на советника, потом перевел взгляд на Огаркова и Епишева, махнул рукой:
— Да что там говорить, уже поздно. — И еще раз повторил, словно про себя: — Уже поздно.
Много лет спустя Василий Заплатин узнает, что именно в тот день политбюро склонилось к окончательному решению о вводе в Афганистан советских войск. Устинов принял советника, как раз вернувшись из ЦК с заседания.
В Кабул Заплатин больше не вернулся. В афганской столице среди советников был пущен слух: Василий Петрович исключен из партии, уволен из армии. Но это было неправдой. Служил он еще долго, правда на родине и без всяких перспектив получить повышение.
* * *
Послом Советского Союза в Афганистане был назначен Фикрят Ахметжанович Табеев. В Кабуле его ждали с понятным волнением. Появление нового посла — всегда важная веха в жизни любого диппредставительства. К приезду Табеева тщательно готовились все «чистые», особенно старшие, дипломаты. Оба резидента и представитель КГБ тоже продумывали, как лучше построить отношения с новым послом, что ему докладывать, а о чем лучше не говорить. Но особо суетились бухгалтер, завхоз, повар и садовник — у этих были свои заботы: хотели узнать, насколько педантично Табеев вникает в финансовые и хозяйственные дела, какую пищу предпочитает, как отнесется к тому, что его предшественник превратил часть территории своей резиденции в деревенский огород с грядками огурцов и моркови.
В Кабуле, ожидая приезда Табеева, о новом совпосле судачили всякое. Сведущие люди вспоминали, что он в возрасте тридцати двух лет возглавил Татарскую областную партийную организацию. Таких молодых партийных лидеров наше послевоенное время не знало. Первый секретарь обкома комсомола был на полтора года старше первого секретаря обкома партии. А Татария между тем и в советские времена считалась одним из ключевых промышленно развитых регионов. Пять орденов Ленина, член Президиума Верховного Совета, член ЦК — Табеев был одной из самых ярких звезд на номенклатурном небосклоне. И вдруг после девятнадцати лет пребывания во главе региона — неожиданное назначение в Кабул. Одни говорили, что это ссылка: мол, Брежнев таким образом просто-напросто избавился от влиятельного человека в Казани, который стал, по его мнению, проявлять чрезмерную самостоятельность. Другие склонялись к тому, что такому повороту судьбы Табеев обязан своему «мусульманскому происхождению».
Впоследствии он рассказывал одному из авторов этой книги, что прежде чем остановиться на его кандидатуре, товарищи из ЦК сделали несколько предложений ряду других видных деятелей, но все они под разными предлогами отказались ехать в Афганистан. В ЦК искали человека с восточным происхождением и обязательно — крупного партийного работника, на этом якобы настаивал Хафизулла Амин. Когда пригласили на беседу Табеева, то секретарь ЦК Суслов сразу предупредил, что обстановка в Афганистане очень сложная и его, как опытного человека, просят поехать, разобраться. Вроде бы как ненадолго.
— Я не из пугливых, — ответил Табеев. — Раз партия считает, что надо, значит, готов выполнить ее поручение.
— Ну, что же, вы известный политический деятель, и афганское руководство, по-видимому, положительно отнесется к такому назначению.
