– Кто еще из мужиков в деревне? – все же задаю вопрос Колунье.
– На сенокосе все, – твердит тетка. – Только муж мой и оставался. Ибо староста он… был.
Отчего не он встречал нас, ежели староста, а ты?
Далее выясняется, что, завидев вышедших из леса незнакомцев, коих сопровождал изгой Тюря со своей, по выражению Колуньи, блаженной женушкой, Репень, так звали старосту, решил до поры не показываться, а сначала выяснить, что за люди пожаловали и с какой целью. Потому и послал встречать чужаков жену. Сам же куда-то запропастился. Появился только тогда, когда гости уплетали расстегаи с молоком. Подозвав жену, староста сообщил, что нас необходимо убить, иначе будет беда для всей деревни, и посетовал, что не успел раньше, а то обязательно подсыпал бы отравы в пищу. Оборвав вопросы жены, Репень грубо приказал ей делать, что он говорит, и не интересоваться тем, для чего бабский ум не создан.
В общем, западню в бане подготовил и осуществил он, и ни Колунья, ни кто еще из баб о его замыслах ничего не знает. На мой наезд по поводу лжи жена покойного старосты откровенно ответила, что если бы имела желание содействовать мужу в злодейских деяниях, то уговорила бы его порешить нас во сне или подсыпать отраву в завтрак.
И как мне проверить слова этой каланчи в юбке? Не пытать же ее?
И кто же все-таки придушил моим поясом злыдня-старосту?
И самое главное, кому мне теперь мстить? Не убивать же на самом деле баб с ребятишками, даже если они и помогали Репню в покушении на нас!
Стон Болтомира отвлекает меня от допроса Колуньи. Вспоминаю, что сопровождающая нас в баню молодуха говорила, будто жена старосты владеет знахарскими познаниями. Хочу обратиться к ней, но пришедшая в голову мысль заставляет повернуться к продолжающей стоять на коленях толпе. Поднимаю руку с посохом и заставляю его светиться ярче.
– Значит, вы пришли, чтобы понести кару за содеянное зло? – вопрошаю громко и, выслушав ответное молчание, продолжаю: – Так слушайте мою волю! Я, Георг Советский, наследник великокняжеского престола, под властью которого находятся земли, простирающиеся от владений волотов и до самого края мира, повелеваю отныне считать Мирошки имуществом наследника престола Заозерского княжества великолепного витязя Болтомира, коего вы чуть не сгубили по недомыслию. Отныне ваши никчемные жизни зависят от жизни Болтомира Заозерского. Буде случится, что он не оправится от причиненного ему зла, все вы от мала до велика взойдете на его погребальный костер. Да свершится воля моя! Аминь!
С последним словом я бью посохом о землю. С макушки черепа в небо срывается столь ослепительная и жаркая молния, что я одновременно слепну и глохну от оглушительного грохота, а кожа на правой половине лица трещит, поджариваясь.
Обалдевши, долго прихожу в себя. Впредь надо быть осторожнее с этой деревяшкой. К тому же неизвестно, откуда в ней берется энергия. Вдруг при частом использовании сядет какая-нибудь батарейка?
11
Колунья действительно оказалась хорошей знахаркой. Утром Болтомир проснулся в более-менее приличном состоянии. Разве что периодически трогал все еще заметную шишку на голове, морщась при этом и сетуя, что нельзя надеть шлем, который он обычно снимал, только когда ложился спать или шел в баню. А зря. Вот если бы он и в баню ходил в шлеме, сегодня его голова была бы в порядке.
Естественно, последнее, что помнил княжич, это как нас заперли. Вкратце рассказываю ему о последующих событиях. Болтомир хватается за меч и рвется бежать разить все равно кого. С трудом удерживаю его, втолковывая, что главный злодей повержен, а рубить головы бабам и детям не пристало витязю. Тем более что они теперь его собственность.
– Моя собственность? – вздымает брови Болтомир, опускаясь на лавку.
– Ага, – весело киваю в ответ и рассказываю ему, как во искупление вины жители деревни поклялись отныне признавать над собой власть только Болтомира Заозерского, слепо следуя всем его наказам, даже если он повелит всем им в одночасье утопиться в болоте. О своей роли в принуждении жителей к этому решению я скромно умалчиваю.
– Зачем? – хмурит брови княжич.
– Что зачем?
– В болоте топиться зачем? Не буду я требовать такого, – наотрез отказывается он.
– Да? Мыслю, крестьяне будут рады узнать об этом. Разумеется, если ты не придумаешь чего похуже.
Чтобы не затягивать разговор, предлагаю Болтомиру скорее продолжить путь, если он, конечно, в состоянии. В очередной раз потрогав шишку на затылке, парень заявляет, что вполне здоров, однако изъявляет желание хотя бы бегло осмотреть свои новые владения. Тут я возразить ничего не мог, хоть и горел желанием скорее убраться восвояси, пока не вернулись с сенокоса мужики. Мало ли как отнесутся суровые лесные парни к двум проходимцам, якобы убившим их старосту, раскидавшим по бревнышку баню и требующим от жителей практически рабской повинности? Но, с другой стороны, представился шанс посетить мельника без свидетелей. За него и хватаюсь, обращаясь за завтраком к товарищу с предложением разделиться, чтобы не терять времени. Слегка посомневавшись, тот соглашается.
Болтомир оказывается на редкость хозяйственным парнем. Уже за завтраком, чавкая набитым ртом, он расспрашивает стоящую подле нас Колунью о количестве душ, голов скота и прочей неинтересной мне лабуде. Я же, наскоро проглотив миску непонятного, но сытного варева, напяливаю на обросшую мелким ежиком темно-русых волос голову шляпу, подхватываю шест и отправляюсь знакомой дорогой навестить мельника.
Вчера за разговорами лесная дорога показалась значительно короче. Сегодня же, если бы не уверенность, что не было никаких поворотов, мог подумать, что заблудился. По ощущениям, прошло не менее получаса, прежде чем вышел к знакомой излучине лесной речушки, за которой на месте ее слияния с ручьем стоит мельница.
Вот чего мне не хватает в этом… В этом – в чем? В этом мире? В этом невероятно затянувшемся сне? Короче, не важно. Чего мне здесь не хватает, так это часов. Без них не могу определить даже пройденное расстояние. Интересно, как с этим обстоят дела у аборигенов? Вероятно, у них врожденное чувство времени и, соответственно, ощущение пройденного расстояния. Это у моих… У людей моей реальности благодаря техническому прогрессу, заполонившему быт множеством всевозможных гаджетов, подобные чувства давно заглушены, а то и вовсе атрофировались.
– Эй, Ледень! – кричу, вспомнив имя, которым вчера называла мельника сопровождающая нас в баню молодуха.
Кстати, а не он ли был подельником старосты, удавившим того моим поясом? А ведь у этого бородача и мотивчик имеется. Очень уж он хотел завладеть чудесным шестом.
– Эй! – кричу, испытывая в два раза возросшее желание пообщаться с мельником. – Ледень, выходи! Базар есть.
Заходить самому в темные двери мельницы или в находившуюся подле покосившуюся лачугу с маленькими, затянутыми мутной пленкой оконцами, не испытываю ни малейшего желания. И это владелец подобной развалюхи вчера предлагал мне расплатиться за шест золотом? М-да… Впрочем, кто знает, может, золото здесь ценится дешевле меди?
