Они опустили головы и посмотрели на меня. Чернокожей женщине было около тридцати. Красивая, хорошо сложенная, с высокими скулами она казалась вырезанной из гладкого дерева. Белая женщина была пониже и постарше, ей, пожалуй, было лет сорок пять. Грубая кожа у нее на лице напоминала рельеф кораллового рифа, а глаза переливались всеми оттенками синевы, подобно океану. Сейчас они казались аквамариновыми.
– Спасибо, – ответила она. – Я Бобби. Это Джай. У тебя сигаретки не найдется?
Сильный нью-йоркский акцент намекал на множество бессонных ночей и выкуренных сигарет.
– Привет, Джай. Нет, простите, я не курю. Но у меня есть всякие предметы гигиены, если вам нужно. – Я мокла под дождем, было холодно. И все же эти двое казались мне весьма любопытными. – Погодка сегодня паршивая.
Услышав это, они переглянулись.
– Мы уже два года не стояли под дождем, – ответила Джай.
– Что?
– В Бруклине нас выводили на маленький дворик, но он крытый, вокруг колючая проволока и все дела, так что неба там не видно, – объяснила она. – Поэтому дождь нам не помеха. Он нас даже радует.
Она снова запрокинула голову, стараясь дотянуться до неба.
В мастерской все менялось. Самая опытная из заключенных, Вера, ушла с этой работы и отправилась в единственную женскую армейскую учебную часть в Техасе. Учебка (программа раннего освобождения, которую с тех пор уже отменили) подразумевала шесть тяжких месяцев на техасской жаре. Судя по слухам, там приходилось жить в гигантской палатке и сбривать лобковые волосы, чтобы медикам было легче обнаруживать паразитов.
Обитательниц лагеря не раз приходилось отговаривать надрать Леви задницу.
Отъезд Веры в Техас означал, что старшей в мастерской становилась Джойс. Джойс была вполне компетентна – она научилась у Веры всему, что было необходимо на постоянной основе: менять трехметровые флуоресцентные лампы и дроссели, устанавливать новые знаки над выходами и проверять монтажные схемы.
Леви вскоре стала объединяющим фактором: все сплотились против нее. Она была невыносима, каждый день плакала или вовсю жаловалась на свой мизерный шестимесячный срок, задавала неприемлемые личные вопросы, пыталась всеми управлять и делала громкие заявления о внешнем виде других заключенных, об их недостаточной образованности, скудоумии и полном безвкусии, как она выражалась. Обитательниц лагеря не раз приходилось отговаривать надрать ей задницу, для чего им обычно напоминали, что Леви точно не стоит ссылки в изолятор. Большую часть времени она пребывала на грани истерики, что сопровождалось серьезными физическими симптомами: сильные отеки делали ее похожей на Человека-слона, а из-за вечно потеющих рук она практически не могла работать с электричеством.
В мастерской стоял телевизор. Время от времени ДеСаймон выходил из конторы с видеокассетой в руках, передавал ее нам и бросал: «Вот, посмотрите». После этого он пропадал на несколько часов кряду. В учебных видеофильмах объяснялись азы электротехники и самые простые приемы. Содержимое этих фильмов моих коллег совершенно не интересовало, но они быстро поняли, как снабдить телевизор нелегальной самодельной антенной. Так мы смотрели шоу Джерри Спрингера, пока одна из нас дежурила возле окна, на случай, если к нам заглянет какой-нибудь надзиратель.
Я хотела хоть немного выучить испанский, и моя коллега Иветт очень терпеливо учила меня, но все, что мне удалось запомнить, касалось исключительно еды, секса или ругательств. Иветт была самой компетентной из моих коллег, поэтому мы часто работали вместе, выполняя те задания, где требовалось умело обращаться с инструментами. В ходе работы у нас частенько случались забавные диалоги, в которых каждое предложение так и грозило рассыпаться на части, из-за чего приходилось прибегать к осторожной жестикуляции – никому из нас не хотелось получить удар током. Я уже на собственном опыте узнала, каково это: голову откидывает назад, словно тебе хорошенько врезали по подбородку.
Приятельница моей соседки Коллин – Джай – тоже получила назначение в электротехническую мастерскую: ей разрешили работать еще в бруклинской тюрьме, так что оформление бумаг не заняло много времени. Ее определили на место служащей.
– Сойдет, если провода трогать не надо, – сказала она.
По умолчанию Джай держалась поближе ко мне – я дружила с Маленькой Джанет, а Маленькая Джанет была единственной чернокожей в электротехнической мастерской. Когда в Новой Англии наступила чудесная весна, мы втроем частенько устраивались на скамейке возле мастерской, курили и наблюдали за другими заключенными. Надзиратели посещали свой люксовый спортзал, находившийся прямо напротив мастерской. В долгие часы затишья мы трепались о наркобизнесе (для меня он остался в далеком прошлом), Нью-Йорке (где все мы жили), мужчинах и жизни вообще.
Маленькая Джанет хорошо с нами ладила, хоть и была на пятнадцать лет младше, а я хорошо ладила с ними, хоть и была белой. Маленькая Джанет была очень живой. Она всегда была готова отстоять свою точку зрения, показать какое-нибудь танцевальное движение или просто подурачиться, а мягкая Джай никогда не упускала случая посмеяться. Она отсидела всего два года из своего десятилетнего срока, но никогда не унывала, просто порой тихонько задумывалась о чем-то своем. Но в ней чувствовалась какая-то печаль и суровая решимость ни за что не позволить обстоятельствам сломить себя. Когда она рассказывала о своих сыновьях, один из которых был подростком, а другому недавно исполнилось восемь, ее лицо неизменно светлело.
Я лучше других заключенных была подготовлена к жизни среди женщин, которая кого хочешь могла свести с ума.
Я восхищалась ее чувством юмора и стойкостью, с которой она переносила свои потери и наш тюремный мир. В Джай не было спокойствия Натали, но она держалась с таким же достоинством.
Срок Джойс подходил к концу. Она нарисовала на доске в мастерской календарь и каждый день вычеркивала мелом новое число. Примерно за неделю до освобождения Джойс попросила меня покрасить ей волосы. Должно быть, я не смогла скрыть своего удивления по поводу столь интимной просьбы.
– Ты тут единственная из моих знакомых, которая вряд ли сумеет напортачить, – прямо объяснила Джойс.
Мы пришли в маленькую парикмахерскую, расположенную в стороне от главного коридора. Размером она была примерно с юридическую библиотеку – то есть с платяной шкаф. Там стояли две старые розовые раковины для мытья головы с душами вместо кранов, пара кресел в плачевном состоянии и несколько вертикальных фенов, которые как будто доставили сюда прямиком из шестидесятых. Ножницы и прочие острые инструменты хранились в прибитом к стене ящике – открыть его мог только надзиратель. В одном из кресел сидела женщина, подруга которой заплетала ей волосы. Намазывая краской блестящие длинные волосы Джойс и стараясь точно следовать инструкции на упаковке, я гордилась, что она выбрала именно меня, и чувствовала себя чуть более похожей на обычную девчонку, которая ставит косметические эксперименты вместе с подружками. Когда душ случайно вырвался у меня из рук и вода полилась во все стороны, все, как ни удивительно, рассмеялись, а не стали осыпать меня проклятиями. Может, вот так потихоньку меня и начинали считать своей.
