Одной из моих ближайших соседок в нашем густонаселенном блоке была заведующая складом Лионель. Ее соседка по койке стала жертвой мокрого протеста Лили Кабралес в мое первое утро в блоке Б, и именно Лионель пришлось вытереть лужу. У нее была черная табличка с именем, как у Натали, а это означало, что она некоторое время сидела в тюрьме за тройной оградой и, вероятно, мотала долгий срок. Она была огромной, но при этом дружелюбной, серьезно относилась к тюремным правилам, посещала христианские службы и была не прочь отпустить ехидную шуточку. Лионель трепетно относилась к «общественным делам» и считала важным не воровать, «правильно вести себя» на перекличках и с уважением относиться к другим заключенным. Она не склонна была изменять своим принципам и дружить со всякими белыми девчонками вроде меня, но все равно желала мне доброго утра и время от времени улыбалась в ответ на мои попытки сострить, когда мы оказывались бок о бок возле раковин.
Однажды, когда я меняла лампочки в блоке Б, Лионель вдруг возникла возле своего отсека. Это было необычно, потому что днем она работала на складе. Я решила воспользоваться шансом, чтобы больше узнать о таинственных радио.
– Лионель, прости, что беспокою, но у меня вопрос, – начала я и быстро объяснила свою проблему. – Я уже с ума схожу без музыки, а надзиратель не говорит, когда появятся приемники. Ты ничего об этом не знаешь?
Лионель искоса взглянула на меня:
– Ты разве не знаешь, что об этом у работников склада не спрашивают? Нам нельзя говорить о товарах.
Я была ошарашена.
– Нет, Лионель, я этого не знала. Я не хотела ставить тебя в неловкое положение. Прости.
– Ничего.
Веселая великанша по прозвищу Большая Мамочка ничуть не стеснялась приводить в свой открытый отсек молодых и стройных девушек и заниматься сексом с ними у всех на виду.
До мая оставалась всего неделя. Солнце начинало припекать – вскоре оно высушило грязь на беговой дорожке. На деревьях распускались листья, с юга прилетали птицы, а на лужайках прыгали целые выводки малюток-кроликов. Я решила, что слушать собственные мысли в таком прекрасном окружении не так уж плохо. Три месяца – почти четверть моего срока – уже остались позади. Я даже была готова смириться с немым кино на оставшиеся десять. В ту неделю я чуть не забыла включить радиоприемник в свой список покупок – уже побывавшие в магазине сообщили мне, что их до сих пор нет. Поэтому, когда надзиратель вытащил из-под прилавка новенький приемник и положил к остальным моим покупкам, я недоуменно уставилась на это радио.
– Что-то не так, Керман? – крикнул надзиратель. – Что, о блондинках правду говорят?
Заглянув ему за спину, в остекленный тюремный магазин, я увидела Лионель. Она не встретилась со мной взглядом. Улыбнувшись, я подписала свой чек и передала его обратно надзирателю. Поразительно, как все работало в тюрьме и как другие заключенные приходили тебе на помощь. Я даже не знала, что именно сделала правильно, но разве это было важно?
На той неделе всех обитателей лагеря собрали в главном зале на внеплановую встречу с персоналом – кучкой белых мужчин, на лицах которых не было и намека на улыбку. Нам сказали:
1. Убираться надо лучше! Будет больше инспекций!
2. Под окном руководителя не курить! Вас предупредили!
3. В лагере никакого секса! Всех касается! Нулевая терпимость! Да, и к тебе это тоже относится!!!
Угрозы нас не впечатлили. Мы знали, что старший куратор Финн слишком ленив, чтобы должным образом инспектировать блоки, а большинство правил его не заботит. Казалось, Финну важна лишь иерархия (что наглядно продемонстрировала история с его латунной табличкой). А руководителю административного подразделения и вовсе не было дела до происходящего в лагере.
Однако обвинения надзирателей были не лишены оснований: после отставки Буторского «сексуальная активность» в лагере значительно возросла, что порой приводило к комичным ситуациям. В блоке А жила веселая великанша по прозвищу Большая Мамочка – она не лезла за словом в карман, была вполне доброжелательна и необъятна в размерах. Но скромностью ее явно обделили: она ничуть не стеснялась приводить в свой открытый отсек гораздо более молодых и стройных девушек и заниматься сексом с ними у всех на виду. Мне нравилась Большая Мамочка, а ее успехи на любовном поприще меня и вовсе восхищали. Как ей это удавалось? В чем был секрет? Может, она использовала ту же тактику, к которой прибегают немолодые толстяки, чтобы затаскивать в постель цветущих девушек? После этих игр девушки не отворачивались от Большой Мамочки и не теряли уважения к ней – так в чем был их интерес? Неужели им просто было любопытно? Меня терзали все эти вопросы, но задать их напрямую я не решалась.
Заключенные и надзиратели постоянно плясали вокруг тюремных правил. Когда надзиратели менялись, танец начинался заново. Я с огромным облегчением восприняла новость об уходе Звезды Гей-порно – без него в лагере стало гораздо более терпимо.
На место Звезды пришел мистер Мэпл, который, казалось, был полной противоположностью своего предшественника. Мистер Мэпл был молод, он только что отслужил в Афганистане и общался с заключенными с подчеркнутой вежливостью и дружелюбием. Он сразу завоевал популярность среди обитательниц лагеря. Я по-прежнему считала всех надзирателей врагами, однако начинала понимать, почему они порой нравились заключенным. Несмотря на эксперименты с лесбиянством, подавляющее большинство заключенных было гетеросексуально – они скучали по общению с мужчинами, мужскому взгляду на вещи и мужскому вниманию. Немногочисленные счастливицы имели мужа или парня, регулярно их навещавших, но большей части женщин повезло меньше. Из мужчин они контактировали лишь с надзирателями, и если надзиратель был более или менее приличным человеком, на него многие западали. Если же он был высокомерным мерзавцем, поклонниц у него появлялось еще больше.
Сложно представить себе более неравные отношения двух взрослых в Америке, чем отношения заключенной и надзирателя. Формальные отношения, регулируемые тюремными правилами, таковы: слово надзирателя ценится превыше всего, в то время как слово заключенной ничего не значит; надзиратель может велеть заключенной сделать практически что угодно, а ее отказ может привести к полной физической изоляции. Это прямо как плевок в лицо. Даже если вспомнить о наделенных властью людях из внешнего мира – копах, выборных чиновниках, солдатах, – при взаимодействии с ними мы не лишаемся прав. Мы имеем право обращаться к власти, хотя и не всегда прибегаем к нему. Но когда ты попадаешь в тюрьму в качестве заключенной, это право у тебя отнимают. Оно просто испаряется в воздухе, и это ужасно. Неудивительно, что крайнее неравенство в повседневных отношениях заключенных и тюремщиков естественным образом приводит к всевозможным ущемлениям их прав, от мелких унижений до отвратительных преступлений. Каждый год надзирателей Данбери и других женских тюрем ловят на сексуальных домогательствах к заключенным. Через несколько лет после моего возвращения домой попался один из надзирателей Данбери, целых семнадцать лет отслуживший в исправительной системе. Его осудили на один месяц тюремного заключения.
