– Я тоже за них болею, – сказала я, когда он занял место в моем тату-салоне.
Он серьезно посмотрел на меня:
– А староанглийский сделаете?
– Староанглийский? Красивые буквы?
– Да, как у рэперов.
Я огляделась в поисках его матери, но нигде ее не нашла.
– Не знаю, могу попробовать. Что ты хочешь написать?
– Э-э… мое прозвище, Джон-Джон.
– Ладно, Джон-Джон.
Мы сели колено к колену, и я взяла его за руку. Ему было, пожалуй, лет четырнадцать.
– Ты хочешь вдоль или поперек?
Он задумался:
– А может, напишете просто «Джон»?
– Можно и так. «Джон». Напишу вдоль, большими буквами.
– Хорошо.
Пока я работала, склонившись над его рукой, никто из нас не говорил. Я рисовала очень аккуратно и старалась, чтобы «татуировка» выглядела как можно круче, как будто действительно набивала ее навсегда. Джон сидел тихо, наблюдал за мной и, возможно, представлял, каково это – сделать настоящую татуировку. Наконец я выпрямилась, довольная результатом. Но понравилось ли ему?
Он улыбнулся во весь рот и радостно посмотрел на руку.
– Спасибо!
Джон-Джон был отличным мальчишкой. Он тотчас побежал показывать рисунок своему старшему брату-футболисту.
Когда день стал клониться к вечеру, настало время для тюремных пиньят, наполненных конфетами и мелкими безделушками. За их разбиванием следил козел из тюремного магазина, который на удивление хорошо вел себя с детьми. Джон-Джон с завязанными глазами лупил по пиньяте с «Покемонами», которую разрисовала я, пока из нее на радость детям не посыпалось угощение. Приближался момент, о котором мы все старались не думать: конец дня и прощание с детьми. Приехавшие издалека дети ни разу за год не находились так близко к своим матерям, поэтому их вряд ли можно было винить за то, что, поедая конфеты, они украдкой всхлипывали, хотя и были «слишком большими, чтобы плакать». За ужином все матери казались подавленными и измотанными, если вообще пришли в столовую. Я радовалась, что весь день была занята, потому что вечером, свернувшись в клубок на койке, тоже не смогла сдержать слезы.
Даже в очень плохих обстоятельствах в жизни все равно можно найти маленькие радости – бег на стадионе, домашнее печенье Натали, истории Поп.
Однажды утром я проверила списки и увидела напротив своего имени пометку «ГИНЕКОЛОГ».
– О, девочка, время ежегодной проверки! Но можешь отказаться от осмотра, – сказала Энджел, которая тоже всегда проверяла списки и никогда не воздерживалась от комментариев.
– Но зачем мне отказываться? – спросила я.
– Гинеколог – мужчина. Из-за этого почти все отказываются, – объяснила Энджел.
Я ужаснулась:
– Это просто смешно! Возможно, для этих женщин это самый важный осмотр за год! Да, конечно, рассчитанная на полторы тысячи обитательниц тюрьма могла бы нанять и женщину-гинеколога, но все же!
– Как скажешь, – пожала плечами Энджел. – Я туда мужика не пущу.
– А мне плевать, мужчина там или женщина, я пойду на осмотр, – объявила я.
В назначенное время я пришла в медчасть, довольная, что извлекаю хоть какой-то толк из этой системы. Когда врач вызвал меня и провел в смотровую, все мое довольство как ветром сдуло. Этому седовласому старичку было, пожалуй, уже за восемьдесят. Дрожащим голосом он раздраженно велел мне:
– Снимайте всю одежду, завернитесь в бумагу и залезайте на кресло. Ставьте ноги на подставки и спускайтесь как можно ниже. Я сейчас вернусь!
Минуту спустя я осталась в спортивном лифчике. Мне было холодно, я негодовала. Прикрываться листом бумаги было неудобно. Мне нужно было остаться в форме или хотя бы в футболке. Врач постучал в дверь и вошел. Я уставилась в потолок, пытаясь представить, что все это происходит не на самом деле.
– Спуститесь ниже, – рявкнул старичок, доставая инструменты. – Расслабьтесь, вы должны расслабиться!
Я просто скажу, что это было ужасно. И больно. Когда осмотр окончился, а старичок ушел, хлопнув дверью, я еще некоторое время стояла в смотровой, прижимая к себе бумагу и чувствуя себя именно так, как и хотела тюремная система: абсолютно бессильной, уязвимой и одинокой.
Что страшнее – героин или сигареты?
Работа в строительной мастерской в физическом отношении была гораздо тяжелее работы электриком. Я становилась все сильнее, таская стремянки, банки с краской и толстые доски, загружая и разгружая пикап. В конце августа мы заканчивали готовить дом начальника тюрьмы к приезду нового жильца, красили в красный цвет гаражную дверь и убирали строительный мусор. Это был старый дом, типичный для Новой Англии, с низкими потолками и крошечными спальнями. Судя по всему, его не раз расширяли, но в целом он был довольно неплох. После нескольких месяцев жизни в бараках провести хотя бы пару часов в таком доме на дальнем конце тюремных владений было очень приятно. Мы с коллегами бродили по пустым комнатам и заканчивали все приготовления.
Однажды я осталась одна в ванной на втором этаже и с удивлением посмотрела на свое отражение в большом зеркале. Казалось, я помолодела лет на десять – они словно слетели с меня, как иссохшая змеиная кожа. Я сняла белую бейсболку, распустила волосы и снова посмотрела в зеркало. Затем закрыла дверь, сняла кофту защитного цвета и белую футболку и стянула штаны. Я осталась в белом спортивном лифчике, бабушкиных трусах и высоких ботинках. Потом сняла и это. Впервые за семь месяцев я рассматривала в зеркале свое обнаженное тело. В блоках не было ни места, ни времени немного постоять перед зеркалом, потянуться и принять свою физическую форму.
Стоя обнаженной в ванной начальника тюрьмы, я заметила, что тюрьма меня изменила. Пропал почти весь налет пяти несчастных лет, которые я провела в ожидании суда. Если не считать скопившихся морщинок в уголках глаз, я давно не была так похожа на ту девчонку, которая однажды спрыгнула с высокого водопада.
13
Тридцать пять – меня не сломать
Красные клены и оксидендрумы уже начали менять цвет, и я обрадовалась этому намеку на ранние холода и быстрый приход зимы. В Данбери я научилась ускорять ход времени, находя что-нибудь приятное в каждом дне, пускай эта радость и была скоротечной. На воле многие пытаются найти недочеты в каждом взаимодействии, в каждых отношениях, в каждом блюде, они вечно хотят улучшить свое бренное существование. Попытка вместо этого заставить время идти быстрее стала для меня настоящим освобождением.
«Время, будь ко мне милостиво», – повторяла я каждый день. Вскоре я выходила на беговую дорожку и весь день наматывала круги. Даже в очень плохих обстоятельствах в жизни все равно можно найти маленькие радости – бег на стадионе, домашнее печенье Натали, истории Поп. Именно эти вещи и делали тяжелую тюремную жизнь выносимой – и все это ты мог сделать сам или принять в качестве небольшого подарка от другой заключенной.
