Когда она повернулась ко мне, я крепко обняла ее и прижалась носом к ее щеке.
– Спасибо, Джанет! Спасибо тебе большое! Ты мне очень помогла!
Не в силах больше ничего сказать, я заплакала. И Джанет ушла.
Опустошенная, после обеда я спустилась в спортзал. Там было несколько видеокассет с упражнениями, телевизор и видеомагнитофон. Среди пленок я нашла пару руководств по йоге, включая и то, которое Джанет любила включать сама. «Это только для нас с Родни», – вздыхала она. Автором руководства был известный инструктор по йоге Родни Йи («Объект моих тюремных фантазий!» – шутила Джанет). Я посмотрела на коробку – на ней был изображен длинноволосый мужчина в позе стула. Он показался мне знакомым. Я включила кассету.
Когда Пенсатукки только перевели из окружной, ее передние зубы – гнилые и коричневые – так и кричали о ее зависимости от крэка.
На экране появился прекрасный гавайский пляж. Волны Тихого океана омывали берег, где стоял Родни – красивый китаец в облегающих черных плавках. Я вспомнила, где его видела. Именно на этого инструктора мы смотрели в чикагском отеле, где остановились с Ларри и моими родителями, когда меня приговорили к ссылке на этот человеческий склад! Я решила, что это знак, важный знак… чего-то. Наверное, того, что мне стоит продолжить занятия йогой. Раз уж Родни подходил Джанет, он подходил и мне. Я расстелила коврик и встала в позу собаки мордой вниз.
Восьмого октября Марту Стюарт наконец отправили за решетку. За неделю до этого в прессе появилась информация, что ее определили в Алдерсон, большую федеральную тюрьму в горах Западной Вирджинии. Построенная в 1927 году с подачи Элеоноры Рузвельт, это была первая женская федеральная тюрьма-реформаторий. В Алдерсоне был минимальный уровень безопасности, там содержалось около тысячи заключенных, а сарафанное радио Бюро тюрем называло ее лучшим на данный момент женским исправительным учреждением. Женщин Данбери расстроили эти новости. Все надеялись, что Марту, несмотря ни на что, все же отправят к нам. То ли рассчитывали, что ее присутствие пойдет всем на пользу, то ли просто хотели поразвлечься.
Когда в тот день мы отправились на работу, над территорией тюрьмы уже зависли новостные вертолеты. Мы показали им средний палец. Никому не понравится, когда с тобой обращаются как с животным в зоопарке. Надзиратели тоже были вне себя. Поговаривали, что охранники поймали фотографа, который ползком пытался проникнуть на территорию. Все это было довольно интересно, но в лагере царило печальное настроение – нас оставили на обочине жизни.
Впрочем, вскоре в лагере разразилась настоящая драма, заставившая заключенных забыть о грусти. Финн, которому было наплевать на большинство тюремных правил, вел тайную войну против офицера Скотта и заключенной Корморан.
Только появившись в лагере, я заметила, что в дежурство Скотта всегда происходит нечто странное. У двери в кабинет надзирателя возникала тощая белая цыпочка и оставалась там чуть ли не на весь день, болтая и вовсю хохоча. Она работала уборщицей и в смену Скотта по несколько часов кряду убирала его крошечный кабинет.
– Что там происходит? – спросила я Аннет.
– О, это Корморан, – ответила она. – У нее что-то со Скоттом.
– Что-то? Аннет, о чем именно ты говоришь?
– Точно не знаю. На людях они только разговаривают. Но она всегда пасется у двери в его дежурство.
Другие заключенные жаловались на эту любопытную ситуацию из злобы, ревности или обычной неловкости. Тюремные правила категорически запрещали даже платонические отношения. Но Скотт считался приятелем Буторского, поэтому против странной, возможно даже невзаимной, интрижки, разворачивающейся у всех на виду, не предпринималось никаких мер. Никто ни разу не видел, чтобы они занимались чем-то помимо разговоров, но все не спускали с них глаз. Соседкой Корморан по койке была Эми, которая утверждала, что они передают друг другу любовные записки, но спит Корморан всегда на своем месте.
Какой бы ни была суть этих странных отношений, Финн их не одобрял, поэтому он сделал единственное, что мог сделать в тюремных условиях: стал преследовать Корморан. Ходили слухи, что он пригрозил ей выговором за неповиновение прямому приказу. Все лето они играли в кошки-мышки: когда у Финна был выходной, а Скотт дежурил, Корморан по-прежнему обивала порог кабинета надзирателя. Вероятно, Финн не хотел портить отношения с другим тюремным работником, поэтому в его отсутствие все шло своим чередом. До этого момента. Корморан вдруг отправили в изолятор по приказу Финна.
Это всех поразило. Весной Буторский уволился, и ходили слухи, что Финн и Скотт друг друга терпеть не могут. Корморан теперь казалась всем пешкой в их игре. Как только лагерь узнал о ее ссылке, все начали гадать, каким будет ответный шаг Скотта.
Он уволился. И это поразило всех еще больше. Из Бюро тюрем обычно не увольнялись. Все работники служили по двадцать лет до выхода на пенсию, хотя некоторые из них и позволяли себе помечтать о переходе в другое федеральное агентство, например в Службу леса. Никто не знал, как относиться к неожиданной отставке офицера Скотта, но когда стало ясно, что Корморан не вернется из изолятора, бывалые заключенные этому не удивились. Бюро тюрем изменило уровень безопасности, в котором ее следовало содержать, поэтому остаток срока ей предстояло провести в тюрьме через дорогу.
Поп сказала, что она видала и ситуации похуже.
– Когда я сидела через дорогу, у меня была подруга, очень красивая девушка. Она закрутила роман с надзирателем. И вот, однажды ночью он пришел за ней, забрал ее в душевую для персонала, занялся делом. Но тут что-то случилось, ему пришлось уйти, и он закрыл ее в душевой. Пока она там была, вошел другой надзиратель, и она закричала.
Ее несколько месяцев продержали в изоляторе, пока шло внутреннее расследование. Ей вкалывали лекарства от психозов – она росла как на дрожжах. Когда ее наконец выпустили, она превратилась в зомби.
Она очень долго приходила в себя, – добавила Поп. – Они здесь шутки не шутят.
Права заключенных настолько ограничены и не защищены, что некоторые узники чувствуют потребность бороться за них при каждой возможности. Либо же начинают подрабатывать в качестве тюремных адвокатов. Третьего не дано. В лагере была всего пара самопровозглашенных экспертов по праву. Одна была абсолютно ненормальной и не заслуживала доверия, а другая просто не отличалась особым умом, но обе брали немалую плату за свои услуги. Когда другие заключенные обращались ко мне за помощью в составлении юридических документов, мне становилось не по себе.
Я могла согласиться помочь лишь в составлении писем. Мне не хотелось изучать, как пишутся заявления, ходатайства, приказы о передаче дела в суды высшей инстанции и прочие типичные для тюрьмы документы. И брать плату за свои услуги я тоже отказывалась. Очень часто сокращения сроков требовали заключенные, которые сидели дольше всех, и мне казалось, что без настоящего адвоката рассчитывать им не на что. К тому же за их попытками нередко скрывались душераздирающие истории, полные жестокости, насилия и личных провалов.
