Великие организации возглавляют лидеры, которые гордятся своей работой и налаживают контакт с каждым участником, чтобы все понимали свои роли. Но наши тюремщики поддерживали почти полную анонимность, подобно палачу, который надевает капюшон, чтобы скрыть свою личность. Каков смысл, какова цель на долгие годы сажать людей под замок, если это так мало значит даже для тех, кто держит в руках ключи от всех камер? Как заключенному понять ценность своего наказания, если с ним обращаются так небрежно и безразлично?
Я плюхнулась на твердый пластиковый стул. По музыкальному каналу показывали видеоклип на песню Jay-Z «99 Problems». Мрачные, зернистые черно-белые виды Бруклина и портреты его жителей заставили меня заскучать по месту, где я еще никогда не жила.
Последняя неделя в тюрьме стала для меня самой сложной. Если бы меня отправили обратно в Данбери, я бы сначала насладилась приветливой встречей, а затем – слезным прощанием перед возвращением на волю. В Чикаго мне было ужасно одиноко, я скучала по подругам и печалилась, что мне не удастся принять участие в чудесных прощальных ритуалах, которых я немало повидала за год. Мне хотелось в окружении понимающих людей отдать должное своей силе и стойкости, которые помогли мне целый год продержаться в тюрьме. Но вместо этого я ощущала лишь жуткую ярость, которая ослепляет любого, кто никак не может контролировать свою жизнь. Исправительный центр до сих пор не подтвердил, что меня выпустят 4 марта.
И все же даже Бюро тюрем было не властно над временем. Когда долгожданный день настал, я встала, приняла душ и приготовилась к отъезду. Я знала, что Ларри приехал в Чикаго, чтобы забрать меня домой, но ни один из работников тюрьмы не упоминал, что меня выпускают, и не показывал мне никаких документов. Я жила надеждой, но в то же время всерьез сомневалась, что это случится сегодня.
Мои соседки по блоку посмотрели ранние утренние новости, в которых сообщалось об освобождении Марты Стюарт из тюремного лагеря Алдерсон, после чего все пошло своим чередом: телевизоры, перекрикивая друг друга, стали показывать музыкальные клипы и передачи для домохозяек. Я сидела на твердой скамье, не спуская глаз с надзирателя. Наконец в одиннадцать утра зазвонил телефон. Надзиратель ответил на звонок, послушал, повесил трубку и рявкнул:
– Керман! Собирайся на выход!
Я вскочила и подбежала к своему шкафчику, откуда забрала лишь маленький конверт с личными письмами. Предметы гигиены и книги остались лежать внутри. Я прекрасно понимала, что для моих соседок по камере тюремные приключения только начинались, но для меня они уже закончились. У меня не было возможности отдать им все, что теперь было в моей голове и сердце.
– Дамочки, забирайте что угодно из моего шкафчика. Я еду домой.
Надзирательница в приемной объяснила, что женской гражданской одежды у них нет, и дала мне самые маленькие из имеющихся у них мужские джинсы, зеленую футболку-поло, ветровку и дешевую пару ботинок из искусственной замши на подошве из пластика. Мне также выдали «денежное пособие»: $28,30. Я была готова вернуться на волю.
Надзиратель проводил меня и другого заключенного, молодого латиноса, к лифту. По пути вниз мы переглянулись.
Он кивнул мне:
– Сколько отсидела?
– Тринадцать месяцев. А ты?
– Двадцать.
Лифт остановился на первом этаже, и мы оказались у служебного входа. Надзиратель открыл дверь, мы переступили порог и вышли на пустынную улицу, которая, подобно каньону, отделяла крепость от офисных зданий. Над нами виднелся клочок серого неба. Друзья латиноса ждали его в машине на другой стороне улицы. Он пулей подскочил к ним, забрался на заднее сиденье и исчез с моих глаз.
Я осмотрелась.
– За тобой кто-нибудь придет? – спросил надзиратель.
– Да! – с нетерпением ответила я. – Но где мы?
– Давай отведу тебя к главному входу, – неохотно предложил он.
Повернувшись, я быстро пошла вперед него. Через несколько шагов я увидела Ларри, который стоял перед исправительным центром и говорил по телефону, пока не обернулся и не заметил меня. И я побежала к нему со всех ног. Никто уже не мог меня остановить.
Послесловие
Я прилетела домой на самолете – уже без оков. Мы приземлились поздно вечером. Ларри привез меня в незнакомую бруклинскую квартиру, и в час ночи я съела кусок пиццы.
На следующий день мне предстояло встать на учет в комиссии по досрочному освобождению в центре Бруклина – за мной должны были наблюдать еще два года. Испытательный срок предполагал регулярные анализы мочи, огромное количество бумажной волокиты, неожиданные визиты моего куратора ко мне домой и на работу и необходимость получения разрешения на выезд из города. Я вышла на финишную прямую почти девятилетнего периода наблюдения, осуществляемого федеральным правительством.
Через неделю я вышла на работу в отдел маркетинга технологической компании, заняв должность, которую специально для меня создал мой друг. Члены совета директоров, одобрившие мое назначение, смотрели на меня с некоторым любопытством. Коллеги, в основном молодые парни, встретили меня очень хорошо. Для большинства людей упоминание о судимости в резюме ставит крест на карьере. Каждый день, когда я ехала в метро, заходила в закусочную, чтобы взять что-нибудь на обед, или шла по улицам вечернего Нью-Йорка, меня переполняла радость, ведь я чувствовала, что мне очень повезло. Когда я бегала по Проспект-парку в лучах холодного мартовского солнца, у меня по лицу то и дело катились слезы.
Я была лишь одной из более 700 000 человек, которые каждый год возвращаются домой из американских тюрем, но я прекрасно понимала, что мои возможности «на воле» разительно отличаются от возможностей большинства других мужчин и женщин. У меня был безопасный и надежный дом, многочисленные друзья и близкие, которые всячески помогали мне заново освоиться на свободе, и прекрасная работа с соцпакетом. Я часто вспоминала, что входило в планы многих женщин из Данбери: приюты для бездомных, суды по семейным делам, неясные карьерные перспективы. Сотни женщин покидали тюрьму с оптимизмом, настроенные изменить свою жизнь, и я понимала, что большинство из них практически не получат помощи.
Преступления совершаются из-за недостатка чуткости – точно так произошло и в случае со мной, – но именно чуткость является ключом к возвращению бывшего заключенного в общество. Общество может контролировать происходящее в тюрьмах. Люди ожидают, что тюремное заключение станет наказанием для преступников, но в то же время и сможет вернуть их на правильный путь. Однако в итоге тюрьмы способствуют вовсе не этому. Тюремная система учит, как выживать за решеткой, а не как жить на свободе, и эти знания не слишком конструктивны как для нас, так и для общества, в которое мы возвращаемся из тюрьмы.
Находясь на испытательном сроке, нельзя общаться с другими людьми с судимостью. Мой испытательный срок давно закончился, и теперь я часто связываюсь со многими замечательными женщинами, которых встретила в тюрьме. Некоторые из них вышли замуж, воспитывают детей и внуков и ведут спокойную жизнь; другие работают и учатся и с надеждой смотрят в будущее; а третьи мучаются и страдают. Одни активно добиваются изменения системы криминального правосудия, а другие вернулись в эту систему, снова попав за решетку. Порой я слышу у себя в голове их голоса и вижу их лица, и в метро разглядываю пассажиров, надеясь как-нибудь встретить Натали, или йогиню Джанет, или любую из сотен других женщин, чьи пути однажды пересеклись с моим.
