– Он уже большой.
Виктория всплеснула руками:
– Большой! Ну, ты даешь! Дети большими не бывают. Влюбился, что ли?
Шура поднял на нее глаза. Она смотрела выжидающе, с какой-то бабьей жалостью, которой он никогда за ней не замечал.
– Да нет, жена уходит.
Он начал рассказывать, а она слушала, и он немного успокаивался.
– Да ладно тебе. Я тебе вот что скажу: сука она! И других слов у меня нет.
– Я пойду?
– Иди и держи хвост морковкой!
Он встал и пошел к двери.
– Саш!
Он обернулся.
– Ну, сделай ты раз в месяц доклад на пять минут! Чего народ дразнить? Сейчас, знаешь, сколько всего интересного. Я вчера в новостях слышала, что дельфины, например, звуки такие издают, помимо их пиканья обычного, которые расшифровать можно и на человеческий язык перевести. Ну! Чем не оптика?
В этом месяце в его конверте лежали лишние двести долларов.
В дверь постучали. Шура никого не ждал, да и видеть не хотел. За неделю после переезда к нему заходили только адвентисты седьмого дня. Вежливо поинтересовались, знает ли он, зачем живет. Шура не знал, но говорить об этом не стоило. Ему сразу предложили специальную литературу, по прочтении которой он начнет жить осмысленно. Шура отнекивался, адвентисты наседали. Спасло большое количество коробок, загораживающих проход в комнату. Они, видимо, смекнули, что взять с него особо нечего, сказали, что зайдут позже, а он пока пусть поразмышляет о вечном. Шура обещал.
Стук повторился. На пороге стояла соседка. В одной руке у нее была кастрюля, а в другой – большой плоский сверток.
– Ма нишма!
Шура суетливо раздвинул коробки и предложил зайти в комнату.
– Тебя как зовут?
– Алекс.
– А я Варда. Очень приятно! – Она огляделась. – Хорошая квартира. Ты работаешь?
Шура неопределенно пожал плечами.
– На иврите говоришь?
– Пока иврит плохая…
– Ничего! Лиат, лиат, потихоньку.
Шура предупредительно пододвинул ей табуретку, а сам присел на кровать.
– Я тут тебе принесла.
Она развернула сверток, и там оказалась картина. На синем морском фоне белел маленький треугольник-парусник. Интересно, как будет на иврите парусник? Шуре очень захотелось блеснуть цитатой «белеет парус одинокий», мол, и у нас эта тема популярна. Он ткнул пальцем в парусник и неопределенно помахал руками. Соседка закивала. Ну как же сказать «парус»? Шура оглядывался по сторонам, пытаясь найти подсказку, но вдруг понял, что остальных слов тоже не знает и процитировать вряд ли удастся.
– Алекс, у тебя плита есть?
– Плита? Да конечно.
Они прошли в кухню, а из нее – на технический балкон. Шура показал на плиту, трагически закатил глаза и обвел руками помещение, мол, вот такое недоразумение – плита на балконе. Но Варда то ли не поняла, то ли ее такое положение вещей не смутило. Она потрясла кастрюлей и поставила ее на конфорку:
– Вот кастрюля. Готовить будешь… Курицу, суп… Понимаешь меня?
Шура быстро закивал.
Варда обрадовалась:
– Йофи, йофи, замечательно.
Вернулись в комнату. Варда подняла картину и стала искать, куда бы ее повесить.
– Не волнуйтесь, я все сделаю.
– Ну, бэсэдэр… Понравилась тебе картина?
– Очень! Спасибо большое.
Варда заулыбалась:
– Это мой зять рисует. Они раньше с дочкой в Цфате, жили, а теперь сюда переехали. У них двое ребят. Помогать надо. Но картины у него хорошие. По четыреста шекелей идут. А большие – по семьсот. Вот Хайм – тоже художник. Знаешь Хайма?
Шура не знал.
– Ну, у нас на третьем живет. Я тебя познакомлю. Очень хороший художник. Но у него больше чем за триста не идут. Сама не пойму почему. – Варда пригорюнилась, потом опять оглядела комнату. – Сейчас, подожди минутку.
Она мигом выскочила из квартиры и через минуту вернулась с двумя стульями. Стулья были белые, пластмассовые, на таких обычно сидели на задних дворах или в маленьких открытых кафе.
– А то тебе даже гостей посадить некуда.
– Ну, что вы! Спасибо большое! Я куплю.
– Не надо покупать. Всему свое время. Я знаю, Алекс, трудно на новом месте. Язык выучить, работу найти. Ну это все придет, главное, ты уже здесь.
Лиат, лиат, савланут, терпение. Будет хорошо. Ийе бэсэдэр…
– Бейгелим, бейгелим!
Шура завертел головой, пытаясь определить, откуда кричат. Он увидел торговца, марокканского парнишку в белом фартуке с маслянистыми разводами. У этих ребят была особая, луженая глотка. Если бы Шура так крикнул, это был бы его последний крик. Ему даже кто-то рассказывал, что у восточных людей строение гортани другое, и кричат они легко и непринужденно, без всякого вреда для здоровья. Первое время он никак не мог поверить, что евреи бывают такими: крепкими, смуглокожими, с уверенным взглядом и свободными движениями. И таких тут было большинство.
На Тель-Авивской тахане мерказит, центральной автобусной станции, можно было купить любые сладости, но Шура любил бейгелим, смутное подобие московских бубликов. Они были горячими и пахли временем, которого уже нет. Пока расплачивался, читал вывески на стеклянных дверях: «Квалифицированная работа. Высокие заработки. Тренинг за счет фирмы». Он ехал с очередного интервью. Ответ сразу не давали, но он был уверен, что отсюда звонка не будет. Впрочем, как и из предыдущих мест. Принимали его всегда хорошо, были доброжелательны и хвалили английский, в деталях расспрашивали о работе в Москве, уважительно кивали. Потом подробно рассказывали о своей фирме.
– Ну что вы думаете, Алекс? Такая работа вас заинтересует?
Шура делал паузу, приосанивался и отвечал с оттенком ленивой неопределенности:
– Я думаю, да.
Они шумно радовались и обещали позвонить.
Последние пару раз он испробовал иную тактику. Теперь, выслушав вопрос, он мгновенно выпаливал, что почтет за честь работать на их фирме и постарается оправдать оказанное ему доверие. После этого ему долго жали руку и выражали надежду на скорую встречу. Так или этак, главного спрятать не удавалось: свой страх. Даже если Шура не боялся, то боялся все равно, и этот страх они безошибочно чуяли еще до того, как он переступал порог кабинета. И в этот же момент, он сам понимал, что разгадан. Именно тут и крылась его проблема: Шура ждал, что его раскусят. Он и сам знал нетвердо, что следует раскусывать, но чувствовал, что слабее их или сильнее. В любом случае, им этого знать не полагалось, он должен быть своим.
После бублика захотелось пить. И еще не мешало перекурить перед дорогой. Обычно он выходил из здания станции, но на улице было жарко, и он отошел к эскалатору и облокотился на рекламную тумбу. Здание автобусной станции представляло собой огромный павильон, где помещался торговый центр, а с последних этажей во все направления отходили автобусы самой крупной и практически единственной в Израиле фирмы «Эгед». Не выходя со станции можно было недорого постричься, побриться, починить только что приобретенную обувь, трудоустроиться и тут же проиграться в беспроигрышную лотерею.
