Не пытай меня про печали
Дождь лил как из ведра, когда она парковалась возле домика Геи. Было всего пять вечера, но непогода сожрала весь оставшийся свет, и казалось, что ночь уже наступила.
Внутри, в теплой уютной гостиной, Цирцея и Полифем спали рядом на большой подушке, которую хозяйка положила рядом с диваном. Кошачий храп был слышен даже в шуме дождя, мягко стучавшего по деревянной крыше. Гея разлила чай и открыла коробку печенья.
– В такую погоду моей бабушке нравилось варить шоколад, – заметила хозяйка. – По крайней мере, она всегда говорила про шоколад, когда надвигался циклон. Но поскольку шоколадом в моем детстве давно уже никто не занимался, мы жарили хлеб на оливковом масле и ели под шум дождя.
Сесилия вспомнила, что ее бабушка Дельфина тоже любила поговорить о шоколаде под шум ливня. Однако сама она принадлежала к тому же поколению, что и Гея, так что ее бабушка тоже не могла предложить внучке достославный напиток.
– Что ты думаешь о тех датах? – спросила журналистка, глотнув чаю.
– То же, что и ты: это не случайность. У нас есть восемь дат, и все они отмечают печальные события в истории Кубы. Некоторые даты повторяются. Чтобы разобраться, почему дом появляется именно в это время, я расспросила бы жильцов.
– Почему?
– Потому что дом – это символ. Я же тебе говорила: здания-призраки отражают кусочки души какого-нибудь места.
– Но какого? Майами или Кубы? Ведь этот дом появляется в одном месте, но в определенные даты, которые связаны с другим…
– Вот поэтому мы и должны выяснить, кто в нем живет. Обычно ведь с места на место перебираются люди. Мне кажется, что дом подчиняется безотчетным желаниям своих обитателей. Вот какую связь нам нужно искать – людей. Кем они были? Что делали? Что или кого потеряли в эти дни или в результате тех событий?
– Они могли приходиться родней любому из кубинцев, живущих в Майами, – предположила Сесилия, выжимая лимон в чашку.
– А ты не думала, что они могут оказаться известными людьми? Актерами, певцами, политиками… Людьми-символами.
Сесилия покачала головой:
– Не думаю. Ведь их никто не узнал. Судя по записям, это вполне обычные люди.
Полифем мурчал уже у ног хозяйки. Во сне он скатился с подушки, и Цирцея теперь разлеглась там одна, пузом кверху.
– И есть кое-что еще, чем ты могла бы заняться, – добавила Гея, видя, что гостья собирается уходить. – Отметь места появлений на карте. Кто знает, быть может, это наведет тебя на новый след?
– Даже не знаю, продолжать мне это дело или уже хватит. Я готова закончить статью в любой момент.
Гея проводила ее до двери.
– Сесилия, признай, что тебя интересует уже не статья, а загадка дома. Ты не должна себя ограничивать.
Женщины посмотрели друг другу в глаза.
– Ладно, в другой раз расскажу, – скороговоркой пообещала Сесилия и пошла по тропинке.
Но уехала она не сразу. Сидя в машине без света, журналистка осматривала окрестности. Гея права. Ее интерес к загадке уже вышел за рамки статьи. Дом-призрак сделался ее Граалем. А еще – средостением грусти, ведь девушка как будто предощущала боль этих душ, запертых внутри. Ей не было нужды видеть дом, чтобы обнаружить следы тоски, царившей в местах его появления. И атмосферу ностальгии, близкой к печали, которая оставалась и после исчезновения дома.
Девушка вспомнила о Роберто. Что бы он подумал об этой истории? Она и хотела бы рассказать ему о доме, но Роберто всячески избегал этой темы. Каждый раз, когда Сесилия пыталась приоткрыть ему свой мир, он вспоминал про срочный звонок или какое-нибудь заседание или предлагал сходить в клуб. Казалось, у них есть только одно пространство сосуществования – их чувства. Сесилия начинала задыхаться, как будто угодила в ловушку, хотя сама не знала почему и зачем. Роберто тоже держался отчужденно, на расстоянии.
Сесилия решила заехать в агентство. Он говорил, что будет там до восьми. Девушка застала Роберто в салоне спортивных моделей.
– Мне нужно кое-что тебе рассказать, – объявила она.
– Пойдем в кабинет.
Уже по пути Сесилия начала рассказывать о доме, о его появлениях и о своих интервью.
– Давай чего-нибудь выпьем, – предложил Роберто.
– Опять?!
– Что – опять?
– Всякий раз, когда мне хочется поговорить о своих делах, ты меняешь тему.
– Неправда.
– Я два раза пыталась рассказать тебе про дом.
– Меня не интересуют призраки.
– Это часть моей работы.
– Ну уж нет! Ты – это ты, а твоя работа – это совсем другое. Говори о себе, и я буду слушать.
– Моя работа – это часть меня.
Роберто ответил, помолчав:
– Я не хочу говорить о том, чего не существует.
– Дома, быть может, и нет, но есть те, кто его видел. Тебе не интересно узнать почему?
– Потому что всегда есть люди, готовые поверить во что угодно, вместо того чтобы заниматься реальными делами.
Взгляд девушки окрасился болью.
– Сеси, я хочу быть искренним с тобою…
Вместо того чтобы встать и уйти, Сесилия осталась сидеть и слушала его в течение получаса. Роберто признался, что весь этот мир призраков, аур и предсказаний его пугает. Или даже раздражает. Сесилия не поняла. Она всегда полагала, что незримое приносит утешение; для нее это был целый арсенал новых сил в ситуации, когда действительность становилась слишком уж тягостной или страшной. А его подобные вопросы наполняли неуверенностью. Роберто закончил тем, что объявил все эти истории идиотизмом, и верить в них могут только такие же идиоты. И тогда девушке стало по-настоящему больно.
Они снова встретились три дня спустя… и снова разбежались. Сесилия вспомнила гексаграмму из «И Цзин», которая выпала в тот вечер, когда она решилась позвонить Роберто. Она открыла заложенную страницу и обнаружила в разделе «Другие линии» девятку, которая выпала ей на третьей линии и которую она в прошлый раз оставила без внимания. Текст гласил:
«Беспрестанные упорные размышления ни к чему вас не приведут, поскольку ослабят вашу способность принимать решения. Как только вопрос должным образом изучен, следует принимать решение и действовать. Долгие мудрствования и колебания раз за разом приводят к мнительности и, как следствие, к самобичеванию, ведь человек начинает считать себя неспособным на поступок».
Именно так. Она снова и снова возвращалась к делу, с которым давно должна была покончить. Да, конечно, она ошиблась, но это запоздалое признание ее не утешило.
С этого дня Сесилия перестала краситься, перестала есть и даже выходить из дому – кроме как в редакцию. В таком виде ее и застала Лиса – лежащей на диване в окружении чашек с липовым отваром. Лиса зашла вечером, чтобы рассказать о новом свидетельстве, которое она только что записала. Против всех ожиданий, Сесилия не выказала никакого энтузиазма. Ее чувства к Роберто отодвинули на второй план историю с домом.
