– Иногда люди просто выглядят как люди. Тот, кто убил твою семью, считался всецело человеком… и считается. А ведь это не помешало ему отдать приказ. И кого? Собственного ребенка. Женщину. Стариков и старух. Думаешь, он все же человек? И его надо бы простить, как велят жрецы?
– Чего тебе надо?
– Сложно сказать. – Теперь тень приблизилась. Страх утратила? Или она изначально не боялась? Да и чего ей бояться? Елисей – человек.
Всего-навсего.
Слабый.
Беззащитный.
Пусть и учили его многому, но клинок остался в комнате, как и ножи, а без стали Елисей не на многое способен.
– Волк имеет перед человеком ряд преимуществ, верно? – тень будто в мысли заглянула. – Клыки дома не забудешь…
– Клыки и не метнешь. – Елисею категорически не хотелось признавать правоту тени. Будто бы, согласившись в малом, он и в большом предаст…
Кого?
Братьев?
Ерема и вправду считал их братьями, что было в какой-то мере правдой, но…
– У тебя не очень хороший глазомер. Вот будь на твоем месте Евстигней… – Тень выразительно замолчала.
Что ж, в этом был смысл.
Евстя с ножами управлялся на диво хорошо. Чувствовал он их. И не промахивался. На спор пушинку в воздухе перерубить способный был, но этим умением не гордился.
И не помнил, откуда взялось.
С другой стороны, Евстя многого не помнил.
– Как он, не вспомнил ничего?
– Нет.
Тень много знала, неприлично много.
Опасно.
Откуда? Не ответит… и заглянуть бы за морок, но ведьмовство тем и плохо, что требует не только сил, но и подготовки. Навряд ли тень ждать станет, пока Елисей с песком да каменьями возится.
– Бывает такое… может, и лучше ему было бы не вспоминать. А Емелька все так же огня боится?
Боится.
И ночами вскакивает порой с криком, который в горле клокочет, а вырваться не способен. И горло у него после таких ночей саднит, и говорит он тогда меньше обыкновенного. Но тени про то Елисей рассказывать не станет.
– Про Еську не спрашиваю… этот где хошь выживет… даже если б и вправду шкуру сняли, новую б отрастил. Веришь ему?
Евстигней вновь втянул воздух.
Неужели не поможет луна глазастая, не откликнется на зов, если не сына, то хотя бы пасынка? Не плеснет лукавым светом на призрачную тень, размывая морок, приоткрывая истинное лицо ее?
Если не лицо, то хотя бы аромат…
…цветочный будто бы.
…легкий.
…слабый, такой, что и не скажешь, есть ли он на самом деле, аль примерещился.
…и цветы-то… болотные… Елисей не помнил их названия. Желтые. Гладенькие, что из атласу сделанные, только махонькие. Ядовитые.
– Конечно, веришь. Тебе ведь столько лет втолковывали, что они-де твои братья. Родичи по духу и по крови. Ваша тайна, если подумать, совсем не тайна даже. Вы слишком похожи, чтобы это было случайностью…
Вкрадчивый голос.
Он стелется не поземкою, но старою сытою гадюкой, чье раскормленное тело слишком тяжело, чтобы быть быстрым. Но к чему это гадюке? Она ядовита, и того довольно.
– …конечно, вас старались объединить, связать. Создать семью. А знаешь, зачем? Так легче вами управлять… управляться… чего взять с того же Еськи? Чем его припугнуть? Плеткой? Каторгой? Нет, за страх служить можно, но за совесть – оно верней.
Гадюка шипела.
Свивалась клубками слов. И Елисей старался не слушать.
– А Евстигней? Он, конечно, благодарен за помощь, но прижми, и уйдет. Ищи потом ветра в поле. Все вы ветер… а надо, чтоб на месте кружили. Волю чужую держали. Думаешь, они там все случайно умирали?
Запахи.
Надо слушать запахи. Они не обманут.
Курослеп.
Точно, тот цветик желтый ядовитый… лютиком зовут, а если по-простому – курослепом. Не рви его, не вплетай в венок, если ослепнуть не желаешь… Елисей не желал. Он старательно разбирал запахи.
Трава?
Ложь. Еще не время для травы, не для такой, сытной, распаренной полуденным солнцем… нынешняя только-только проклюнулась.
Курослеп?
Неизвестно, но пусть будет…
…а вот камень – есть… и землица нынешняя… и вода… вода мешает, но Елисей справится. Даром, что ли, его дед учил след брать?
И Елисей присел.
Так оно верней.
Зачерпнул горсть земли, пропустил меж пальцев. Потекла она влажною грязью… и значит, на одежде пятна останутся. Братья спрашивать станут.
– Нет, их убирали… самых слабых… или самых умных, тех, которые поймут, что к чему. А вам было больно. И этой болью вас объединяли. Связывали. Так просто, волчонок… общий дом… чтобы жить рядом изо дня в день… плечом к плечу… и память одна на всех, и страх, и боль…
…камень тоже разный.
Речная галька пахнет тиной.
Гранит – гранитом.
А этот… сладковатый аромат, знакомый… крови? Камень и кровь? Елисей улыбнулся. Не просто кровь… его чутье, обостренное луной, подсказывало, что нынешняя принадлежала вовсе не оленю.
– Чем больше, тем ближе… чем ближе вы друг к другу, тем сильней цепляетесь один за одного. – Тень приблизилась.
Ей, гадюке, казалось, что Елисей слушает ее.
Что увлечен этой речью.
Он и вправду увлечен, правда не речью. Запомнит. Расскажет. Быть может, Егор сумеет отыскать среди слов что-то действительно важное. А его, Елисея, дело – запахи.
…ткань.
…не дешевая, у той запах пыли и пота, притом пота – особенно острый. Он въедается в грубые волокна, и не выстирывается, сколько бы ткань ни полоскали. Нет, она лишь наберет иных запахов – проточной воды, зольного раствора, того же луга или забора, на котором ее растянут… и вновь же пота.
…эта пахла розовым маслом. Золотом – самую малость…
Бархат или атлас?
Или шелк… нет, шелк холодный, что проточная вода.
– Но подумай, нужно ли тебе это? Кто на самом деле сядет на трон?
– Мне все равно, – ответил Елисей, потому что тень ждала ответа. Ей тоже нужен был разговор, если уж речь завела.
– Тебе… конечно, вам внушали, что власть – это тяжкая ноша, ответственность перед народом…
– А на деле?
Ближе… ему не хватает.
Самой малости не хватает.
Все-таки атлас или бархат? Хорошо бы бархат. Он тяжелый и неудобный, в нем тело преет и ткань пропитывается смрадом человеческого тела. Этот запах Елисей запомнил бы.
