А я через него… и по луже, что лишь глядится глубокою, но на деле – тонка, что твое зеркло. Бегу.
Сзади пыхтит кто-то… а я уж думала, что я последняя.
Игнат?
А и не помню, откудова он взялся. Догоняет.
Хмурый.
Взъерошенный. И злой. С чего бы? С того, что последний? Так не в том задача, чтоб первым быть…
Через ручей я перескочила.
И Еську догнала, если кто и послушает, то он. Тронула за рукав и губами одними сказала:
– Неспокойно мне.
Нахмурился. Глянул вопросительно. А я что? Могла б объяснить, объяснила б, так же и сама не разумею, что не так. А оно не так… впереди ямина и мосток, через нее перекинутый, да и не мосток, деревце тоненькое, по которому пройти надобно.
– Неспокойно, – повторяю. – Будь… осторожней.
А и пущай смеются над бабьими страхами, если они пустые.
Еська кивнул и прибавил… с Евстигнеем поравнялся. Шепнул чегой-то… а тот свистнул по-птичьи… и Елисей же птицею отозвался.
Кирей споткнулся будто бы, замер, прислушиваясь.
И Лойко пыхтеть перестал, подобрался.
Ильюшка руки встряхнул, пальцы закрутил, свивая на них тонюсенькие нити силы. А если все ж таки…
– Стой, – я попробовала перехватить Игната, да руку мою оттолкнул и меня пихнул в плечо. И со злостью такой, что диву далась.
Только ходу прибавил.
Откудова силы взялись? Пролетел мимо Еськи.
И Евстигнея, который попробовал ему дорогу заступить. Через Кирееву ногу перескочил – не зря учил его Архип Полуэктович.
Я крикнуть хотела, а язык будто к горлу прилип.
Игнат же только прибавил.
В жизни так не бегал, как сегодняшним днем. Конем диким взлетел на холмик. А с него – на деревце… и сердце мое обмерло.
Оборвалось.
И вновь забилось.
Ничего. На той стороне уже Игнат обернулся и кукиш скрутил. А еще боярин, воспитанный человек… тьфу.
Елисей к ямине подобрался.
Заглянул вниз.
Ногою опробовал дерево… и отступил. На Ерему же, когда тот полюбопытствовать сунулся, рыкнул, и не по-человечьи…
– Зославушка. – Кирей стряхнул с рукава грязную пляшку. – Скажи, о радость очей моих, души отрада, что происходит?
– Не знаю, но… неспокойно.
Яма.
Обыкновенная.
Мы каждый день над нею бегаем. Сперва-то она махонькой была, чтоб, если плюхнешься – а плюхалися частенько, – не скалечилися. И что характерно, грязюка в ней завсегда до краев стояла. После яма стала глубже, ширше, а заместо грязюки на дне колья появилися.
Когда?
Я и не заметила.
Ныне ж подобралась к самому краю, вытянула шею, что гусыня. Гляжу… ровнехонькие, обтесанные, белым белы…
– Иллюзия, – сказал Ильюшка, присаживаясь у края. – Но качественная. И встроенная хлопушка. Заденешь кол, получишь ожог… несмертельно, но неприятно.
– А он выдумщик, – Кирей зашел с другой стороны.
– Ты о ком?
– О наставнике нашем. Он же полосу эту треклятую строит… значит, иллюзия. Подозреваю, что со временем и настоящие станут.
Лойко лишь плечами повел.
– Чего, так и будем стоять?
– Чужой не проходил, – бросил Елисей, присевши на корточки. Он наклонился, выгнув спину горбом, и носом в самую грязюку влез. – Архип был… от него морем несет. Вы вот…
Головою повел со стороны в сторону.
Глаза прикрыл.
– Размыло… но никого чужого не чую…
– Погоди. – Егор рукава подтянул. – Я воду… поговорю…
Он огляделся и, заприметив лужу побольше, сел в нее. Сунул растопыренные руки в грязь…
– Егорка у нас воду хорошо чует, – тихо сказал Еська. – Если кто и сумеет, то он…
Сидел Егор долгехонько. Аль мне так примерещилося? Главное, что сидел и сидел, после покачиваться стал, а как глаза открыл, то подивилась я тому, до чего синие они, яркие, что из каменьев драгоценных вырезанные.
– Не понимаю, – сказал он медленно, руки из воды доставая. А пальцы-то побелели, и ногти синими сделалися, что у покойника. – Здесь явно что-то делали, но что… вода не помнит.
– Интересненько. – Еська монетку вновь достал. Ему, видать, без монетки вовсе не думалося. – Очень интересненько…
– Малой перешел, – Емельян кивнул на ту сторону. – И ничего…
– Ничего хорошего.
Елисей все ж надавил на дерево рукой.
Выдержало.
– И что делать будем? – поинтересовался Кирей.
– Не лезть на рожон.
Я и не поняла, кто это сказал. А Еська, сунув монетку в карман, велел:
– Посторонитесь.
И без разбегу как кувыркнулся колесом, я и ойкнуть не успела, как он на дереве оказался. На руки встал. Ноги задрал. И пошел себе, скоморох несчастный.
Елисей только заурчал глухо, вздохнул Ерема.
– Мало его пороли, – добавил Евстигней, глядючи на яму задумчиво-презадумчиво.
– Если опираться на факты, – Ильюшка к самому краю приблизился, заглянул в ямину и руку сунул, помахал, – то имеем в наличии остаточные следы магии. Конечно, есть вероятность, что это наставник иллюзию подновлял, но… сомневаюсь. Тогда откуда фон? Вчера здесь было чисто, а значит, ловушку, если она есть, ставили ночью. Вопрос – на кого?
И огляделся, точно ожидая, что признается кто.
А и вправду, на кого?
– Игнат прошел, – повторил Емельян и за подбородок себя ухватил. – Еська тоже…
– Не показательно. – Илья покачал головой. – Они знают, что ваш Еська не кандидат. Стоит ли на него тратиться?
– И кого пустим? – Емельян спросил сие с усмешечкой, вот только с Ильюшкою нашим шутковать не стоило. Огляделся он и меня пальчиком поманил.
– С ума сошел? – Кирей тотчас рядом очутился и руку на плечо мое положил. – Она-то тут при чем?
– Возможно, что и ни при чем. Но именно она почуяла неладное. Я не требую, чтобы она сама подошла… дай мне свою вещь. Платок там… ленту.
Кирей вытянул ленту из косы, да так, что едва ль не с волосьями.
Мстит за вчерашнее лечение?
– И крови капля нужна будет, – извиняющимся тоном произнес Ильюшка. – Но это единственный способ проверить, на нее ли ловушка настроена.
– А если…
– Будем проверять всех.
Я руку протянула и булавку, чтоб было чем колоть. И отвернулася: вот не так больно сие, как страшно. Ойкнула тоненько, когда булавка палец пробила, и спешно в рот сунула. Может, оно воительницам и пристало раны сносить терпеливо да мужественно, но я себя воителкою не чуяла.
