Но у Еськи вышло.
Мало того, и сам вьюном влез.
– Сиди тихо, – велел, дверцу прикрывая.
– А если…
– Если будешь сидеть тихо, то не обнаружат. Я отвод глаз кинул… и дыши, Зося, спокойно дыши, а не сопи, как кобыла загнанная.
От спасибо, порадовал.
– А что я? – Еська скрутился где-то подле живота и в живот этот локтем уперся, отчего в животе раздалось урчание. – Я тебе все честно говорю, как оно положено… тихо…
Я услышала, как заскрипела дверь и подивилась: у Еськи она отворилась беззвучно.
– Тревожная травка…
Пол тоже постанывал, и потому слышно было, как ходит человек по комнате. Вот влево, к окошкам двинулся. Постоял.
Хмыкнул.
Приоткрыл одно – свежим воздухом пахнуло. Стало быть, магик не из последних, коль охранки снял. Закрыл.
Чашки перебирал.
Слышала я, как позванивают.
– А вы, Марьяна Ивановна, затейница, – пробормотал он. – Интересно…
Еська пальчиком дверцу толкнул, чтоб приоткрылася. И когда я зашипела, подпихнул в бок локтем: мол, сиди тихо.
Щелочка получилося махонькою, через этакую вполглаза только и глядеть. Что видно? Стол виден. И самовар. Чашки, которые гость незваный перебирает, наклонился низехонько, нюхнул.
И отер пальцами.
А пальцы уже о штаны… вот тут-то я его и узнала.
Архип Полуэктович!
Вот диво-то! Как же ж так… он же ж выше и ширше, и глядится иначе, чем этот, серый да неприметный, но все одно чую всем нутром своим – Архип это Полуэктович, наставник наш. И гляжу, гляжу, а в глазах, точней в одном, в левом, которым, собственно, и глядела, будто бы двоится, что с перепою. То расплывется вовсе серое обличье, и тогда ясно виден наставник наш, то вновь затянется, и тогда стоит передо мною человек незнакомый, не высок, не низок, не худ, не толст. Обыкновенен. Что за чары? А что чары, тут и сомневаться нечего… Чтоб не забоялася услышанною быть, ойкнула.
Еськин локоть вперед успел.
Прям до хребта пробил.
Я вихру его нащупала и дернула легонько, чтоб край, значится, не терял. А то ж с его старанием и дыру в животе сотворить недолго.
Еська зашипел.
И Архип Полуэктович остановился. Прям перед шкафом и остановился. Стоял долго… у меня сердце в пятки самые ухнуло.
А после отступил.
И еще на шаг.
Тогда-то я и выдохнула… дура.
– Здравствуйте, господа студенты, – вежливо молвил Архип Полуэктович, дверцу шкафа распахнув. – И что вы тут делаете?
– Так… шубы… переучитываем. – Еська схватился за лисью телогрею и потянул. – Вот. Три штуки. Еще соболиные имеются. Редкого зверя песца… волчья простая, крепко поношенная, молью побита…
– Шубы, значится? – Архип Полуэктович Еську за ухо ухватил и потянул так, вроде и легонько, но силушку его ведая, Еську я почти пожалела. Этак без уха остаться недолго.
– Шубы. – Еська не пищал.
Встал пряменько.
И в глаза самые заглянул. И вид у него таков был, что я мало сама не поверила, будто бы в ящик энтот исключительно с благою целею шубосчитания забралася.
– Зослава, – Архип Полуэктович и меня пальчиком поманил. – Объясни этому олуху, что чистосердечное признание смягчает вину…
– Зато увеличивает наказание, – Еська не собирался сдаваться. – А я уже и без того со всех сторон наказанный…
– Хватит.
Ухо Архип Полуэктович выпустил.
– В последний раз спрашиваю, что вы тут делаете?
– Да… – Еська ухо распухшее красное рученькою прижал, верно, побоялся, что отвалится. – Думаю, то же самое, что и вы, Архип Полуэктович.
– Не наглей.
– Так и вы… не напирайте.
От же, я стою столпом соляным, словечка вымолвить не способная. И стыдно – страсть, и жутко. А ну как поведет нас Архип Полуэктович да из нонешнего кабинету в другой, ректорский. И расскажет, что было. И тут уж не обойдешься ни конюшнями, ни целительницами: выставят за вороты Акадэмии, а дар запечатают, чтоб, значит, магическое высокое звание не позорила и силу, Божиней даденую, во зло не пользовала.
И правы будут.
– Вы, Архип Полуэктович, ведь тоже не случайно сюда явились. Дверь вот вскрыли… сомневаюсь, чтобы ключом, Марьяной Ивановной даденым. И скажите, прознай она, кому сильней достанется…
– Вот… – От оплеухи Еська согнулся. – Холера лихая… что нашли?
– А давайте меняться?
– Выгоню.
– Не выгоните. Могли б, давно выставили б, не меня, так Зославу…
Архип Полуэктович от этакой наглости только крякнул и пальцем погрозил:
– Не зарывайся.
– Не зарываюсь я. – Еська затылок поскреб. – Я, может, собой для общего блага жертвую. Или, думаете, приятно сидеть на заднице и ждать, когда убивать станут? И хорошо, если за мной явятся. Я-то что? Пожил и ладно. Воровская удача короткая, а жизнь и вовсе не длинней веревки конопляной. Но братья – тут другое… можете злиться. Грозиться. Запереть… надолго не выйдет. Нет еще такого замка, чтоб Еська Левша не совладал…
– Ишь, распелся. – Архип Полуэктович покачал головой и меня поманил. – Зосенька, будь добра, глянь чаечек… хорош?
Я икнула.
Хорош ли? Уж не собрался ли он взаправду чаевничать туточки? Время-то идеть, того и гляди хозяйка объявится. Буде она радая гостям таким? Ох сомневаюся.
Но спорить не посмела.
Не Еська я. Трусовата, стало быть…
Подошла к столу. Глянула…
– На вот, – Архип Полуэктович платочек протянул из сукна тоненького да вьюнками шитого. – Если чего взять захочешь, то через платочек.
А работа тонкая.
Вьюнки что живые. Листики о пяти нитках зеленого, а колокольцы цветов и вовсе не белые, не ружовые – с переливами жемчужными. Долгехонько кто-то над платочком этим сидел.
С любовью шил.
Стежок к стежку клал.
– Чай… – Я платочек приняла осторожно, мнится, если испорчу, не обрадуется Архип Полуэктович. Он и без того не особо радый, стоит вон над Еською, покачивается, что тополь под ветром. Того и гляди рухнет. – Чай… травяной…
Я сняла бабу о широкой юбке, под которою белый парпоровый чайничек прятался. Надо же, и у нас такая есть… ну почти такая… кто ж куклу кухонную, назначение которой тепло беречь, каменьями драгоценными украшает?
Крышечку подняла.
Вдохнула.
Травы… как есть травы… липу чую. Липовый чай светел и сладок, от него в душе успокоение наступает. Мята – сердце растревоженное угомонит. Душица, малина…
