Тварюка наклонилася и заскулила.
– Сиди тихо, – спокойно сказал Евстигней. – Думали, что способны, только… теперь вот… скажи, Зослава, что брежу я… что крови много потерял, с того и ослабел разумом.
– Скажу.
– Я давно не ходил во сне… очень давно. Кто об этом знать может?
Глава 22, где спасение – дело тех, кто в оном нужду имеет
Так мы и сидели.
Сидели.
Евстигней больше не заговаривал, но ноги скрестил, руки под зад подсунул, сгорбился. И тварюка точь-в-точь так же села. И вздыхала совсем уж по-человечьи, с печалею. Изредка посверкивал красным глаз, а свечение не гасло.
Оно даже пользительным, ежель разобраться, было: при свете шить всяк сподручней.
Я вот и шила.
Стежок за стежком.
Шила и думала… а и вправду, кто?
Гиштория старая, забытая… с Еськой-то оно случательно вышло, без злого умыслу, а вот Евстигней туточки неспроста очутился. Ежели б не очнулся он, ежели б не сумела я щита поставить, ежели б… остались бы от царевича к утрецу косточки белые и черепушка, навроде коровьей, которую тварюка подгребла к себе да баюкает, что дитя ляльку.
Ох ты ж…
Царица? Вот уж кто о царевичах ведал все…
Глупство, сама разумею.
Да и появись туточки царица, об этом бы все доведалися… тогда целитель, который Евстигнея лечил? Дядьки, учившие?
Не было в Акадэмии чужих.
Свои только.
Братья евонные?
Ох, дурная мысль, а из головы все не идет и не идет… а если… Евстигней и сам о том думает, оттого и глядит на тварюку, да ничегошеньки не видит, будто ослеп, оглох… небось это как если б я сама думать начала, что бабка моя запродалася ворогам…
Я головою тряхнула и на небо глянула.
Светлеет.
Вон, луна круглая поблекла, прорезались беленькие ниточки, будто Божиня иглою своею узор нового дня наметила. Каким он будет?
Ладно бы светлым да ясным, чтобы отлегло от сердца, да и, глядишь, придет кто… уберет тварюку, раз уж мы с нею управиться неспособные. Она, верно, об том же подумала и черепушкою по щиту саданула. Да так, что тот загудел…
Евстигней встрепенулся.
Плечо потрогал.
– Спасибо.
– Да не за что. – Кровить оно перестало, знать, и вправду хорошим было заклятье, да только все одно рану промыть бы. Да и мази окопниковой наложить, чтоб не загноилося. А то ж когти тварь не мыла.
– Мне кажется или она что-то задумала?
Тварюка поднялась и обошла щит. Она трогала его лапой, осторожненько этак… и трогаючи, бормотала чегой-то, знать бы, чего.
Шкура тепериче светилась вся…
И тварь, упавши на землю, потерлась о щит боком.
…по щиту поползли искорки.
– У нее мозгов нету, – я точно знала, мне Ильюшка сказывал, а он – книжная душа, чего сам не видывал, об том читывал.
– Но пакостить ей это не мешает.
Тварь заурчала и потерлась другим боком.
– Зося…
А я чего?
Я ничего… щит держится.
Только что-то неспокойно душеньке моей. Небо светлеет и светлеет… скоро и солнце появится, всякую нечисть прогоняя…
– Зося, скажи… твой щит… у тебя базовая стихия – огонь, верно? Если предположить…
От тут я и увидела, об чем он говорил.
Тварюка рушила мой щит!
Нет, не так… она из него силу тянула! Да это ж… это ж… как с докладу моего! Про силы который, про взаимодействие… я ж читала… точно читала…
Что там было?
Огонь и вода… вода и огонь… одно с другим не уживется, но в твари воды нету… и ветра, и земли. Ее сила мертвая, а про такую ничегошеньки в книгах писано не было. И значится, знание это запретное, для студиозусов закрытое.
И как быть?
Тварюка заворчала и подморгнула Евстигнею красным глазом, будто девка, на сеновал зазываючи.
– Не люблю медведей, – сказал Евстигней, камушек подбирая. – Не прими на свой счет, Зося… считай, у меня к ним отношение предвзятое…
Ага.
Считаю.
И у меня самой ныне любови к медведям поубавилося, хотя ж понимаю, что в оной тварюке от истинного медведя одна шкура. Если уж кого и не любить, то некромантусов…
…тварюка повернулась на спину и лапою щит тронула.
Пасть приоткрыла.
Облизнулася.
Может, в голове ейной мозгов и не осталося – все ж Ильюшке я верила, – но соображала ж она чем-то… неужто костью?
Искорки бегли.
Щит таял.
А тварь будто бы силов набиралась, вона, ажно бока залоснилися.
– Сожрет ведь…
Про щит сие было сказано, аль про нас с Евстигнеем, не ведаю, только я на небо глянула в надежде, что авось выкатится солнце. Вдруг да тварь, как и положено нечисти приличной, солнечного света, Божиней благословенного, забоится? И сгинет где в пещерке… а ежель не забоится, так Архип Полуэктович, на полигон явившися и узревши нашее с Евстигнеем отсутствие, в беспокойствие впадет.
Искать примется.
И хорошо бы ему нас отыскать еще не сожратых.
– Зось, а Зось… – Евстигней поднялся. – Скажи, чего Кирей задумал?
– А он задумал?
– Задумал… я ж знаю его… хоть и азарин, но не последняя скотина… не скажу, что так уж мы с ним душой сроднились, но вот как-то не хотелось бы, чтобы он вляпался куда. У него голова хоть и царская, но тоже одна. Лишиться ее на раз можно…
– А я почем знаю? – сказала и душой покривила, потому как знать-то и не знаю, но ведаю, у кого спросить и к кому приглядеться.
– Да вот подумалось… ты не обижайся, конечно, но жениться на тебе Кирей точно не женится. – Евстигней повел плечом и поморщился, видать, болело крепко.
Пальцами пошевелил.
Сложил знаком хитрым.
И опустившися на одно колено, в землю пальцы упер.
– Нехороша? – я усмехнулась.
Сама знаю, что не хороша. Да и не было об том печали.
– Не для него… он у нас влюбчивый… бабник еще тот…
– Кто б говорил. На пару девкам головы морочили…
– Знаешь? – Евстигней повернулся, взглядом лукавым меня окинувши. И от этого взгляду ажно жаром обдало. Вот оно, значится, как. Мыслю, коль и вправду на девок он этак поглядывал, то девки неспроста головы теряли…
Я только рученькой махнула.
