– Верно… верно… и значит, царевич потребовал, чтобы вы Зославу забрали?
– Так… – бабка ненадолго смешалася. – Верно, он молвил… где это видано, чтоб царица будущая в Акадэмиях каких-то ошивалася? Чтоб по полю скакала в мужских портах… чего потом люди говорить будут, а?
– Действительно… аргумент…
– А еще ежель уморит кто?
– Кто? – скрипнуло креслице.
– Недруги. Завистники. Небось каждой девке в царицы охота! А Зославушка у меня тихая, незлобливая… Потравят, после что?
– Что?
– Ничего. Не бывать мне царскою тещей, – сказала бабка, вовсе меня дара речи лишив. Значится, вот об чем она печалится.
Что царскою тещей не побудет.
– Да, понимаю… а вам очень хочется?
– Так… когда ж еще…
– Знаете, Ефросинья Аникеевна… – и такой у Люцианы Береславовны голос ласковый сделался, что у меня по спине мурашки побегли. А ну как даст она сейчас бабке огненным шаром по голове, аль еще какую волшбу учинит, спесь лишнюю сбивая.
У бабки ж сердце слабое.
Нет, я б и сама, конечне… но по-свойски, без чароплетства…
– …мне весьма любопытно было бы послушать… от близкого человека… я, безусловно, понимаю, что вас обязали хранить все в тайне… позволите угостить вас чаем? Травяной, я сама составляла. Слышала, что вы в травах большой специалист. Это по внучке вашей заметно…
– Она у меня разумница…
– Но молода… к сожалению, нынешняя молодежь несколько… как бы это выразиться, легкомысленна… полагают, будто бы сами способны со своей жизнью сладить.
Что за речи такие предивные?
А пятка вновь засвербела. И глаз левый задергался, меленько так, часто. Неприятственно – страх.
– …то из дому бегут… ищут чего-то… то любовь приключается с неподходящей личностью… пробуйте чай.
– Малиновый лист?
– Ежевичный… и еще немного цвета морошки…
– Вишневые веточки?
– Куда без них.
– Чабрец и душица… я одно кладу, чтоб аромат не перебивали.
– Несомненно, попробую в следующий раз. Спасибо за совет… – Люциана Береславовна говорила так, будто бы и вправду нуждалася в советах бабкиных. И теперь было в голосе ее нечто этакое… не боярское. Небось так приказчик в лавку зазывает… разве что не кланяется.
С чего б?
Неужто про тещу поверила?
– Приятно встретить понимающего человека, – меж тем молвила бабка снисходительно. – Оно и вправду беда. Взопрется в голову девке, что влюбленная, и все… застить очи этая любовь, ни об чем слыхать не желают.
– Не понимают, что одной любовью сыт не будешь, – поддержала ее Люциана Береславовна.
– А то! Была у нас одна такая… супротив батькового слова пошла. Замуж выскочила за голодранца, а после плакалася, что в хате – шаром покати…
– Ужас какой!
– И этая… я пишу ей, пишу… нет, втемяшилося в голову, что любит… и кого? Пусть бы хорошего человека выбрала, уж тогда б я ей ни словечка не сказала. Благословила б, как оно есть… к ней же солидные люди сваталися, а она… выбрала голодранца. Ни кола, ни двора… ни совести.
Это она про Арея?
Да у нее самой совести…
– А еще и тать. Весь город только о том и шепчется, что он пятерых зарезал, когда от хозяйки сбегал. Она сама не иначе милостью Божининой спаслася… а еще и подворье спалил.
– Кошмар.
– Вот! Ксения Микитична уж до чего женщина учтивая… сама ко мне явилася… мы с нею чаи пивали, на брусничном листе и с клюквою сушеной. Оно кисленько выходит, но если с медком, только липовым, чтоб духмяный. Иного-то качества негоден будет, перебьет аромату…
– Учту…
А у меня и правый глаз заморгал, то ли от злости, то ли от беспокойствия.
Помню я Ксению Микитичну с ласковыми речами ейными, уж она-то отыскала слово верное, чтоб Арея очернить… и ладно бы, если б только его.
Ох, нельзя было бабку в столицу волочь.
Что теперь?
В Барсуках ей делать нечего, да и не выдержат родные Барсуки цельной тещи царской.
– И уж она-то так плакалась… просто-таки сердце рвалося… хорошая женщина… одна осталася, горемычная, с хозяйствием, с сыном малолетним на руках. И с этим, прости Божиня… и ведь по-доброму… в дом взяла, хоть бы и обижена на мужа была. Но решила, что дитятко не виновное… только змею на груди пригрела.
Это кто там еще змеею был?
А Люциана Береславовна лишь вздыхает сочувственно.
– В доме от него никому спасу не было. А как на конюшню спровадила, чтоб поуспокоился да место свое понял, так он со злобы, не иначей, всех коней потравил…
– Невероятно…
И туточки я с Люцианой Береславовной всецело согласилася: быть того не может.
– Она ж потом в ноженьки царице кланялась… справедливости испрошала, чтоб защитила она ее и сыночка малолетнего…
…оный малолетний по полигону давече козой скакал… иль козлом правильнее будет сказать?
– …но не выдали… пригрели в Акадэмии… и что вышло? Задурил девке голову. А ей много ли надобно?
– Немного… так, значит, Ксения Микитична вас с царевичем познакомила?
– Она ему сродственницею доводится, – сказала бабка шепотом. – Только сие тайна…
– Понимаю, но у нас с вами беседа приватная. И какие могут быть тайны между двумя знающими людьми. Все ж Ксения пусть и родовита, но не особо умна… не чета вам… вы бы точно не допустили подобного в своем хозяйстве. И как вам царевич показался?
– Царевич?
– Вы ж беседовали с ним. Прекрасно осознаю вашу любовь к внучке, вы принуждать ее не станете, но будучи человеком умным, проницательным, сумеете убедить упрямицу… а убеждать стоит, если новый жених лучше прежнего. Красив ли?
– Ой, красив…
– Я и думаю, все ж таки царевич… каков он?
– Царевич, – повторила бабка.
– Верно, что царевич… лицо, наверно, гладкое и белое… волос темен, кучеряв… я-то сама не видела, но слышала, будто бы мелким бесом вьется. А густой – иные гребни ломятся, такой густой… ресницы темные. Глаза синие… да, все прямо так, как я себе представляла… нет, будь Зослава и вправду разумною, в вас… – вновь польстила Люциана Береславовна, а я глаза-то открыла и вправду лежу что покойница.
Еще и схоронят ненароком.
– …она б первым делом про звание подумала. Про богатство, про то, как жить станет в тереме царском…
А ведь неспроста Люциана Береславовна этакую песню завела.
И с бабкою чаевничает, сидит, что подруженька лучшая, беседы задушевные ведет.
