– Немного подкорректировать… направить… и вот уже все ее мысли, – палец Люцианы Береславовны уперся в бабкин покатый лоб, – направлены исключительно на то, чтобы устроить вашу личную жизнь наилучшим, как ей самой кажется, образом.
– Это как?
– А кто у нас самый завидный жених?
Мыслимо, кто… царевич.
И не азарский.
Азаре-то далече, в степях. И пусть мил был Кирей бабкиному сердцу поболе своего родича младшего, да только куда ему супротив нашего царевича?
Это я и сказала. И Люциана Береславовна кивнула: мол, верно, Зослава.
– Поначалу, конечно, задумка и самой ей казалась несколько… неосуществимой. Но внушение тем и хорошо, что человек всецело сосредотачивается на какой-то одной идее.
Бабка замычала.
Ресницами захлопала, а из глаза слеза выкатилася.
– Он перестает воспринимать ее критически. Более того, чем больше он думает, тем более разумной, гениальной, я бы сказала, эта идея кажется… а ее еще познакомили с царевичем. Или, скорее уж, с человеком, которого выдали за царевича.
Бабка захрипела.
– Спокойно, – Люциана Береславовна положила на лоб ладонь раскрытую. – Мне кажется, вам следует поспать… вы так устали… многие заботы… тревоги…
Голос сделался тих и низок.
У меня самой веки отяжелели, от, кажется, прям тут бы и прикорнула, в уголочке… иль на полу… пусть твердый, зато места много.
– И все ради внучки… целый день что белка в колесе… надо немного отдохнуть… всего-то минуточку…
…не баба – кот-баюн…
– Зослава, а вас я попросила бы удержаться. Нам сейчас не до сна будет. Надо с вашей родственницы снять… хуже всего, что заметить такое воздействие непросто. Человек, особенно только-только попавший под влияние, будет вполне себе адекватен… Зослава, будьте добры, откройте альбом на восемнадцатой странице.
Это она про который?
Я огляделася.
Книги? Нет, книги туточки имелися и во множестве превеликом, но с чего б их альбомами величать? Стало быть, сказывает Люциана Береславовна не про них.
И ведь видит, что я не разумею, однако же ж не подмогнет.
Стоит.
Шепчет бабке на ухо песню баюнову, в сон, стало быть, погружает. Оно и верно, еще очуняет бабка во время обряду, от тогда и пойдет он вкривь да вкось. Ей же ж не объяснишь, что она – зачарованная, потому и замуж меня выперти охота.
А самой – в царские тещи попасти.
Я нос в шкатулку сунула.
От и он! Альбом аль нет, но книжица из листов тонких сделанная. Пергаментные, тонюсенькие, что твой парпор, но крепкие. Зачарованные стало быть.
А на листах тех – узоры всякие.
– Его еще моя наставница начала, – сказала Люциана Береславовна тихо.
Уж не тая ли, которую разбойники замордовали?
– И надеюсь, вы достаточно сообразительны, чтобы помалкивать об этом… артефакте.
Об чем?
А, про альбом она… ну таки да, рассказывать про него я не стану. Да и кому? Сама ж страницы перегортваю осторожне, страшно помять иль пятнышко какое поставить… узоры гляжу одним глазочком, из любопытствия.
Небось не торопит Люциана Береславовна, а значится, не запретные.
Но красивые…
Что кружево зимнее, морозное… тут тебе и круги, и звезды, и линии диковинные, каковые одна с другою сходятся-расходятся… такую узору попробуй повтори… и ведь неспроста малеваны.
А стало быть и ковры…
Я глянула на стену.
Так и есть! Не сказать, чтоб узор был один в один, но…
– Это защита, – Люциана Береславовна мой взгляд заприметила. – Моя собственная разработка… уникальная, можно сказать. Конечно, здание защищено, но… времена нынче неспокойные, а слабой женщине дополнительная защита не помешает.
Я кивнула.
Поверила, мол.
И про времена… и про женщину слабую… ага, помнится, сказывала бабка мне гишторию про слабую женщину, которой три татя дороженьку заступили… мнится мне, и Люциана Береславовна нашла б для них словцо доброе.
Увещевательное.
– Восемнадцатая страница, – повторила она. – И Зослава, после рассмотрите… у нас и вправду времени не так уж много. Мне все-таки работать надо, а не…
Мне совестно стало.
Стою.
Ковыряюся.
А она и меня врачевала, и с бабкою возится. Узор на осемнадцатой странице был красив. До того красив, что я ажно залюбовалася… не кажный мороз этакое выпишет.
– Начинайте, – велела Люциана Береславовна.
– Я?!
Да у меня простенькие чертежи кривыми выходили, ежели ей верить. А туточки… да я за седмицу этакой красоты не намалюю!
– А кто? Увы, если я отойду от вашей родственницы, она очнется…
– А вы… – я пальцами щелкнула. Пусть бы вновь бабку заморозила. Небось, пока лежит она да глазьями лыпает, вреда немашечки.
– Не самый лучший вариант в ее возрасте. Вспомните, как сами отходили. А здесь, слышу, сердце не самое крепкое… и сосуды хрупкие. Лопнет какой в голове, похороните.
Ох ты ж…
Я вновь глянула на альбом.
Хоронить бабку? Нет, одно дело, когда она помирает из вредности характеру, и совсем иное – взаправду. На взаправдошние похороны я готова не была.
А значится, намалюю.
Как-нибудь.
– Вспомните, чему я вас учила. Приступая к чертежу, что нужно сделать?
– Определить центр.
Помню же ж. Просто вся эта наука… она навроде добра, которое в сундуках попрятано. И стоять оные сундуки в головушке моей, теснятся, да без толку. Чтоб до знания какого долезти, его сперва отыскать надобно.
– Именно. Дальше?
– Разбить на элементы…
– И какие именно вы элементы видите?
Центру… все идет от центру.
Я повернула альбом одним боком.
Другим.
И вверх ногами, силясь сообразить… нет, центра туточки была, от нее все линии шли-распускались, будто лепестки цветка…
– Круг, – я провела пальцем по внешней черте, за которую ни одна линия не выглядывала.
– Верно.
– И… он на куски резаный…
– На сегменты, Зослава. Постарайтесь использовать термины. Так и вам легче будет, и мне не придется усилия прикладывать, пытаясь сообразить, что именно вы имели в виду… на куски резаный.
Я кивнула.
Термины, стало быть.
Я учила! Чесное слово! И знаю про сегменты, только…
