– Вышло, да?
Он тяжко вздохнул.
– Вот за что мне этакое мучение, Зослава, а? Чем я Божиню провинил…
– Сам полез.
– Я ж расшевелить тебя хотел… а еще, чтобы ты голову наконец включила. И думать начала.
– Про экзаменации?
– И про них тоже. – Еська руку протянул. – На вот, лечи теперь… но экзаменации, чую, проблема третья. Пока в твоей голове сердечные разлады, наукам там места не хватит. Поэтому начнем…
Кожа на руке покраснела, пошла мелкими волдырями.
– Ты сама его выбрала, так?
Это он про Арея? От же ж… и тепериче не отцепится, а я и сказать ничего не скажу, потому как совесть мучит зело. Ожоги, они страсть до чего болючие. И лечить-то я умею, да больше мазями, нежели магией. И значится, ходить Еське с калечною рукою деньков пять.
– И значит, увидела в нем чего-то этакого… помимо смазливой рожи.
– Еська!
– Увидела, стало быть. Другая, которая поразумней, небось, старшего взял б. А что, он хоть и рогастенький, зато царевич. И при деньгах. На золоте бы ела…
– …на серебре бы спала.
– Вот-вот. А ты от Кирейки нашего нос воротишь. Нехорош, стало быть, наследничек земель азарских…
Вот как у него выходит, что навроде и со смехом говорит, с издевочкою, а все одно всерьез.
– Хорош.
– Но не лучше Арейки?
Я вздохнула. Вот как ему объяснить? Не лучше. Не хуже. Иной он просто. Не по моей мерке скроенный. Выйди за такого и… да, жила б богато, боярынею, об чем мне бабка в кажном письмеце зудит, что комариха престарелая. Мол, где это видано, чтоб разумный человек золотой на медяшку сменял да еще и радовался… мол, Арей-то славный парень, и бабке он по сердцу, и верит она, что любит, да только одною любовею сытый не будешь.
Жить нам надобно.
И хорошо б своим подворьем…
…а хоть бы и тем, что царицею дарено. Но и его держать – денег уходит. Бабка-то о тратах писывала подробне, по чем в столицах куры битые иль живые, зерно да мука, шерсть, пряжа. И все причитала, что с этакими ценами невместными того и гляди по миру пойдем.
…хуже стало, когда с рынку ей помимо купленного сплетни носить стали. Она-то и не верит навроде, а… знаю такое, десятеро скажут, одиннадцатый и призадумается.
Она и призадумалась.
…как жить, когда в столицах житья не дадут? Ехать? А куда? К степям азарским? К морю? К горам? Куда ни поеду, а все далече… и бабке за мною будет ли дорога? Годы не те, и Станьку как бросить?
Хозяйствие, к которому только-только привыкла?
Кирей-то, поди, никуда не денется, иль в одной столице осядет, иль в другую нас заберет вместе с домом, подворьем и всеми курами, купленными на той седмице…
Понимала я бабкины страхи.
И совестно делалося, что не могу сделать так, чтоб ей хорошо было. Кирей… не было у меня братьев, а вот же ж появился, пусть и нелюдской крови, пусть и злость на него порой такая берет, что самолично прибила б, да только… свой он.
Близкий.
И не могу забыть того, что на острове видела.
Велимиры.
И его, огнем погребальным ставшего. И знаю, что тайна сие, которую Кирей никому, небось и матушке своей разлюбимой, не доверит, и молчу… и терплю…
…и Еське лишь вздыхаю.
– Значит, выбрать ты выбрала. Так?
Я кивнула.
Просто у него выходит… выбрала. А ведь и вправду выбрала. И скажи теперь Арей, что знать меня не желает…
…не скажет.
Откудова мне это ведомо? Сама не знаю. Просто чую, что не скажет.
– А если так, то примем, как говорит Люциана Береславовна, за аксиому, что сволочью конченной он быть не может. – Еська руку сунул. – Лечи давай, дева-воительница…
– Лечу, – буркнула я.
Признаться, лекарские чары мне давались проще огненных, то ли оттого, что объясняла Марьяна Ивановна подробно да толково, то ли оттого, что целительство бабьей натуре ближе.
Но с ожогами все одно сладить не пробовала.
– А если так, то переменился Арей не к тебе… скажем так, не к тебе одной… вообще странным стал, признаю. – Здоровою рукой Еська поскреб переносицу. – Но причина тому – не ты. Думаю, дело в том обряде, который ему силу вернул.
– С чего…
– Думай, Зося! Без силы он одним человеком был. С силой – другим стал… и иных событий, которые могли бы перемены повлечь, я, уж извини, не наблюдаю.
– Кирей…
– Правды тебе не скажет. Погоди! – Еська ухватил меня за руку. – Не лезь. Если молчат, то на то своя причина имеется. И что ни ты, ни я ее не знаем, так, может, им с того и легче…
А мне?
Кирей… каждый день заглядывает… женишок, чтоб его… любезный… орешки медовые, пряники сахарные, печатные… словеса разлюбезные… а про важное…
– Злишься – это хорошо… злая баба лучше страдающей.
Я ничегошеньки не сказала.
– Зослава. – Еська вновь сделался серьезным настолько, насколько сие ему было свойственно. – Ты ударилась в страдания и позволила убедить себя, что ни на что не способна. А им только того и надобно. Матушке ты симпатична, не скрою. Но вмешиваться она не станет. У нее и без того проблем хватает… царь…
…а ведь царя батюшкой он не именует. А царицу вот… и искренне, это я чую. Выходит, она для них и вправду матерью стала… только мне-то с того что?
Ничего.
Не надобно еще и туда носу совать, ибо безносой девке замуж выйти ох как тяжко.
– …ему уже недолго осталось. Он на одном упрямстве держится. А насколько еще его хватит… даст Божиня, до осени сумеет. А нет… летом все решится, Зослава.
Сказал и на ладонь свою дунул.
– Вот, и все у тебя выходит, когда делаешь, а не думаешь, как бы половчей сделать…
Я и сама подивилась.
И вправду ладонь чистая, розовая, ни следочка на ней не осталося, кожа будто бы белей прежнего стала. Неужто и вправду я?
– Пойми, им нужно кого-то выбить…
– Меня?
– А хоть бы и тебя. Тебя ведь Михаил Егорович посватал. А не справишься, значит, ошибся он. Если раз ошибся, то и другой. Матушка к тебе благоволит? Тоже ошибалась… а царицам ошибки не прощают…
Я скрутила пальцы, как оно нам Люциана Береславовна показывала. И негнуткие, нехорошие, с трудом они в правильную фигуру связалися.
Тепериче надо было силою наполнить.
И отпустить.
– …хуже другое. Если тебя отчислят из студиозусов, то и защиты ты лишишься.
