— Неужели их там и впрямь тьма? — не хотел верить кто-то из десятников.
— Бери больше!.. Если Улуй не врет, то их там все пятнадцать тысяч будет… Решайте, что будем делать… — обратился он к казакам. — Скажете уйти — уйдем, а нет, так бой примем. С такой оравой будет сложно справиться.
Казаки примолкли, сурово уставившись на воеводу. Трудное решение им сейчас предстоит принять. Впрочем, воеводе и того тяжелей. Вон как осунулся… Считай, на добрый десяток лет в одночасье постарел. Неудивительно. Человек оказался в такой ситуации, когда одно его слово могло решить участь многих сотен. Более того, впервые в жизни он должен принять решение, от которого зависела дальнейшая судьба всего амурского края, а значит, судьба всей Московской державы. Поэтому не торопился Толбузин взять на себя всю ответственность за это решение. Посчитал, что прежде должны высказаться сами люди.
— Чего тут решать? Драться будем! — нарушив тишину, первым подал голос Петр Опарин. — Там, может, и подмога придет.
— Послали к нам людей… Только уж больно долго они идут, — с явной досадой в голосе произнес Толбузин.
— Кто ж такие? Нерчинские? Так у них у самих воевать некому. Старый Фрол и Васька-богомол — вот и все войско, — усмехнулся казачий десятник Иван Усов.
— Нет, — сосредоточенно произнес Толбузин, — из Тобольского края к нам люди идут. Об этом мне из Енисейска отписали.
— Сколько же их? — поинтересовался Мишка Ворон.
— Целый полк, — ответил воевода. — Где-то шестьсот голов. Ведет их полковник… Как его там?.. — наморщил он лоб. — Бертон?.. Нет, вроде как Бейтон… — вспомнил Алексей Ларионович.
— Нерусский? — спросил старшина промышленников Андрей Морозов.
— Кто его знает? — пожал плечами Толбузин.
— Поглядим, чего за птица, — невольно пробурчал Петр. — Наши надежнее… Хотя и среди русских поганцев хватает… Послушай, Ляксей Ларионыч, — неожиданно обратился он к воеводе. — Если дело приняло такой оборот, выпустил бы ты моего папку. Что ему в яме сидеть? Он тебе на воле больше пригодится. Не знаешь, каков он в бою?..
Большой, суровый, решительный, Петр смело глядел воеводе в глаза, даже не думая заискивать перед ним.
— Верно говорит Петька! — неслось со всех сторон. — Пускай Федор крепость защищает! Он ведь один дюжины маньчжур стоит. Выпускай!
— Ляксей Ларионыч, послушай народ! — обратился к воеводе Черниговский. — Ты ведь не успеешь Федьку в Москву отправить. Пускай вместе с нами воюет…
Толбузин напрягся, вдруг взорвавшись:
— Вы что!.. Неужто не понимаете, что ваш Федька — государственный преступник? — гневно возразил он. — А ты… — бросил Толбузин Никифору. — Ты сам такой же вор, поэтому и просишь за него!
Черниговский не ожидал такого поворота событий.
— Меня царь помиловал! — с силою стукнул он кулаком по столу. — Нечего меня упрекать… Вообще, если хочешь знать — здесь нет праведников. Тут всякой твари по паре… Ткни пальцем — точно на бывшего вора или каторжного попадешь. Знай, эти люди, хоть и грешники, но за державу каждый из них готов жизнь свою положить. Не возводи напраслину, воевода…
Толбузин замотал головой.
— Все равно не могу вашу просьбу исполнить! — сказал он. — Я человек государственный, и поэтому должен поступать по закону, а не по вашей прихоти. Хоть режьте меня!..
— Что ты, ей-богу! — сокрушенно бросил Никифор. — Тебе какой-то гад нашептал на человека, а ты и рад стараться… Говорю же, отпусти Федора…
Нет, и на сей раз не удалось казакам уговорить воеводу. Даже слово Гермогена в Федькину защиту не помогло. Ты, говорит ему Толбузин, занимайся своими делами, а военные дела дозволь мне вести. Мол, лучше скажи, как нам быть — уйти или остаться на верную смерть?
— Ты, батюшка Ляксей Ларионыч, не сердись на меня за Федора, — прежде чем ответить на его вопрос, сказал старец. — Я ведь лучше твоего его знаю. Да, грех на нем лежит, так как поступил он против закона, но ведь через грехи и беды многие проходят. Он давно искупил свою вину и перед Господом, и перед властью. Я вижу, тебе этого не понять… — нахмурился он. — По поводу маньчжур… Жалко, конечно, своих людей-то губить, но что делать? Здесь ведь дух наш русский, земля родная, тогда зачем уходить-то?.. Воевать!
— Воевать! Воевать! — зазвучали в избе голоса.
— Если так, будем воевать, — встав из-за стола, жестко произнес Толбузин. — Тогда благослови нас, отче…
Все, кто был в избе, тут же поднялись с мест, чтобы молча пережить торжественную минуту. Лишь нечаянный женский всхлип где-то в соседней горенке нарушил возникшую суровую тишину.
— Благословляю вас, дети мои, на подвиги во имя отчизны нашей! — осенив присутствующих крестным знамением, произнес Гермоген. — Пусть же не дрогнет ваша рука, занесенная над главою кровавого врага… Аминь!
Когда Гермоген в сопровождении пребывавшего в те дни в монастыре сомолитвенника старца Соловецкого монастыря Тихона, входившего в Даурскую духовную миссию, и священника Максима Леонтьева вышел, Толбузин тут же велел казакам идти домой и собирать своих жен и детей в дорогу.
— Пускай идут в Нерчинск. Тут им опасно оставаться, — заявил он. — Как уйдут — жгите дома… Нечего врагу добро-то оставлять. Ты, староста, вели своим бабам, чтобы брали детишек и уходили, — обратился Толбузин к рослому пашенному Игнатию Малахову, которого недавно соседи избрали своим головой вместо упокоившегося старика Иевлева. — Мужиков же гони сюда. Мне люди всегда нужны. Прежде заставь их сжечь свои избы… Чего приуныл? — увидев, как потухли глаза Игнатия, спросил Алексей Ларионович его. — Ничего, вот прогоним поганых, тогда и отстроимся заново.
— Как быть с хлебами? — тяжко вздохнув, спросил Малахов. — Уж больно они сейчас дружно у нас взошли. Может, не станем торопиться?.. — с мольбою посмотрел он на воеводу.
— И хлеба жгите, — отчаянно махнул рукой Толбузин.
— Ляксей Ларионыч! Не дело это… — вступился за крестьянина Черниговский. — Ты чего, приговорил уже нас к смерти?.. Нет, так подумай: ведь без хлеба останемся!
— Да ты… — хотел тот заткнуть казаку рот, но не решился. — Ладно, черт с вами — оставляйте свои хлеба… Все равно от них маньчжурам проку мало — были б зрелыми…
Когда Петр передал матери слова Толбузина, она разозлилась. Мол, и не подумаю бежать.
— Эх, вы, как же вам не стыдно! Еще казаками называются… — вместо сборов в дорогу стала она выговаривать сыну. — В силы свои, получается, не верите?
— Верим, мамань, как не верить? — пытался за всех казаков оправдаться перед матерью Петр.
— Если так, то чего ж вы баб-то с детишками на Шилку отправляете? Защищать нас должны… — продолжала наседать Наталья. — Пригодятся вам бабы. Кто вам завтраки будет готовить и ужины? Раненых кто будет выхаживать?.. Нет, сынок, никуда я не поеду. Я ведь жена казака, а та должна при муже быть…
