В стане албазинцев царил праздник. По такому случаю казакам даже позволили как следует поесть, а то с приходом маньчжур те капли в рот не брали. Тут, наоборот, разошлись. Всю ночь пили мед и пели песни. Маньчжуры слушали их и горько вздыхали.
— Наталья, теперь, кажется, все, — выпив на радостях, сказал жене Федор. — Уйдет враг — заживем мы лучше прежнего.
— Свадьбу надо нашим молодым справить, — сразу засуетилась та.
— Ты про Петра? Так справим! Куда денемся? — обнял он жену за плечи. — Знаешь, а девка-то у сына ничего, славная и покладистая.
— Покладистая, — подвязывая платок, согласилась жена. — Главное, сынок наш души в ней не чает.
— Может, забудет свою Любку?.. — с надеждой посмотрел на жену Федор. — С ума по ней сходил. Считай, и Катьку-то свою страдалицу из-за Любки потерял.
— Из-за нее, из-за кого же еще? Влюбчивые вы, Опарины, больно, поэтому часто страдаете. Ты ведь тоже свою азиатку-то вспоминаешь…
Федор нахмурился.
— Цыц, жена! Про это ни слова, — жестко оборвал он Наталью. — Сама ж хотела, чтобы я обо всем забыл, зачем тогда душу мне тревожишь?
— Прости, Феденька. Не подумала, — кротко глянула на него баба.
— Ладно, чего уж тут, — махнул рукой Федор. И вдруг: — Слышала? Ляксей Ларионыч наш помирает.
Наталья лишь покачала головой:
— Беда. Хороший больно человек, не похожий на боярина.
— Это верно, — согласился казак. — Вот пришлют вместо него какого-нибудь упыря — маяться придется. Вон сколько начальников по Руси бегает, все норовят под себя грести, а этот — нет. Для него служба на первом месте была. Жаль, если помрет, — вздохнул казак.
Той же ночью Алексей Ларионович Толбузин скончался. Его похоронили по всем православным правилам. Отпевание проводил сам Гермоген, сказав о покойном много теплых слов и назвав его героем земли русской. Место для погребения выбрали самое подходящее — возле бывшей Воскресенской церкви, где уже покоились тела многих павших от рук врага албазинцев.
— Я потерял не начальника, я потерял своего друга, — заявил на поминках Бейтон. — Пили мы с покойным одну кровавую чашу, и он выбрал себе радость небесную, а нас оставил в печали. Пусть же земля ему будет пухом! — по-солдатски коротко изрек немец и опрокинул стакан с крепким алкоголем.
— Царство небесное! — вздохнув, сказали люди и выпили за упокоение души своего воеводы.
…Впрочем, рано радовались албазинцы. Лето заканчивалось, но маньчжуры все не спешили снимать осаду.
В начале октября с севера дохнуло холодом. Однажды, проснувшись поутру, албазинцы увидели первый застывший лед. К ноябрю Амур встал, ощетинившись ледяными торосами.
Потеряв за несколько месяцев осады немалую часть своего войска, маньчжуры редко теперь тревожили осажденных. Лишь иногда обстреливали крепость из пушек — на том все кончалось. Скоро вовсе отошли назад и стали строить себе зимние убежища.
Тут вдруг люди Улуя привели в крепость пленного азиатского сотника, который сообщил им радостную весть: дескать, третьего дня командующий Лантань получил от императора приказ снять осаду и уйти за Амур. Причиной стали начавшиеся переговоры между Пекином и Москвой о мире.
Все, конец войне! — ликовали албазинцы. Теперь у них начнется мирная жизнь, а поэтому можно строить планы на будущее. Пашенные заговорили о будущем севе, промышленный и торговый люд — о грядущих сделках, а казаки жили мечтами о новых походах и сражениях.
В результате климатических изменений лед на реке сковал неприятельские суда, и маньчжурам ничего не оставалось, как ждать весны. Тем временем в крепости заканчивались съестные припасы. Вместо сытных щей людям приходилось есть жидкую гороховую кашку, хлеб же им заменяли тоненькие пирожки. Когда и этого не стало, перешли на более слабую пищу, оставшись только с прошлогодними полусгнившими остатками овощей. Сладка брюквенная похлебка, да вонюча… Все шло на еду, вплоть до сухой травы и коры деревьев. Траву копали с корнями, кору же сдирали с приготовленных на зиму дров. По ночам казаки делали вылазки, чтобы добыть в болотах и лугах мерзлую осоку и корешки саранок, также шедшие в пищу. Люди продолжали голодать.
— Эх, сейчас бы пирожков с требухой! — однажды мечтательно произнес Петр, в который уже раз вылезая голодным из-за стола.
Матери, вместе с Дашкой готовившей скудный ужин из мерзлой брюквы, только и оставалось, что вздохнуть.
— Ничего! Вот прогоним врага, тогда-то и сделаем пирожки, — сказал Федор. — Вот молодая-то жена расстарается, — ласково посмотрел он на будущую невестку. — Деревенские работящие и умелые. Будешь стряпать мужу пироги? — строго спросил он Дашку.
— А то! — озарила она его светлой улыбкой.
«Ай, хороша девка! — подумал Федор. — Только будет ли она матерью для Петькиных сироток? Ей ведь еще своих малых братьев поднимать. Ух, и достанется же бедненькой!»
Дашка и не думала унывать. Она легко справлялась с хозяйством, а к Петровым детям сразу прикипела душой. Говорят же — если мил тебе муж, родными станут и его детки.
Только сами-то детки поначалу все никак не хотели принимать новую мамку, а одно время даже обижать пытались. Дашка же ни разу не повысила на них голоса и продолжала терпеливо ждать своего часа. Ласка и нежность растопили детские сердца. Пришло время, и они потянулись к ней. Как же Дашка обрадовалась, когда однажды младшая Дуняшка назвала ее вдруг маманей. Следом и у Илюхи распахнулась душа…
2
Вдруг в крепости мор пошел. Цинга! Этого страшного слова албазинцы боялись сильнее неприятельских пушек. Требовалось готовить отвары от коварной болезни, которая каждый день уносила по десятку человек. Были нужны сосновые ветки, но где их найти-то? Смекнув, в чем дело, маньчжуры усилили караулы, поэтому пробиваться в лес казакам часто приходилось с боем. Бывало, им и вовсе не удавалось провести вылазку. Тем временем болезнь продолжала свирепствовать. Дошло до того, что к концу декабря тех, кто мог еще стоять на ногах, осталось не больше двухсот человек. Из них караулы могли держать лишь тридцать казаков и еще пятнадцать малолеток.
Умирали взрослые, умирали дети… Тихо уходили. Их не хоронили, ведь у оставшихся в живых не было сил долбить мерзлую землю. Груды трупов лежали повсюду, привлекая внимание лишь голодного воронья. Поначалу птиц шугали, но потом и на это не стало хватать сил…
Люди даже над покойниками не плакали, не удивляясь, когда кого-то утром находили мертвым. Так произошло в случае со славным атаманом Черниговским. Такая же участь постигла и знатного кузнеца Платона Кушакова и его жену Марфу, пашенного Захарку, помощника Черниговского Игнашку Рогозу, Васюка Дрязгина, Равильку-татарина… Тихо и незаметно ушел старый казак Нил Губавин, десятники Иван Усов и Матвей Кафтанов, старшина промышленных людей Андрей Морозов, Улуй, монах Шандор, дерзко сражавшийся с врагами.
Тут и в семью Опариных пришло горе. В ночь на Рождество в одном из прикопов нашли мертвыми Аришку и ее сына Алешку.
