Хорошо, если так.
Прядильное колесо крутилось все медленнее.
Я попятилась к двери. Шаг. Еще шаг.
Каждый оборот древнего колеса был дольше предыдущего.
До двери – всего десять шагов.
Уже пять.
Колесо повернулось в последний раз – так медленно, что я разглядела все его спицы.
Два шага.
Я рванулась к двери. Ткачиха, вытянув белую руку, схватилась за колесо и полностью его остановила.
Дверь захлопнулась перед самым моим носом.
Ручки с внутренней стороны двери не было.
Окно. Добраться до окна.
– Кто это пожаловал в мой дом? – тихо спросила Ткачиха.
Меня обдало страхом. Жгучим, первозданным страхом. Я вспомнила, каково быть человеком – слабым и беспомощным. Вспомнила, каково сражаться за жизнь, за возможность остаться в этом мире и дышать его воздухом.
Я бросилась к ближайшему окну. Закрыто. Ни засовов, ни створок. Стекло оказалось вовсе не стеклом – крепкое и неразбиваемое.
Ткачиха повернулась ко мне.
Волчица или мышь – какая разница? Я ощущала себя загнанным зверем и прикидывала шансы уцелеть.
Меня поразило несоответствие молодого, гибкого тела, прекрасных волос и лица Ткачихи. Оно было землистого цвета, дряблое и морщинистое. Вместо глаз – две черные гниющие ямы. От высохших губ остались лишь полоски, окаймлявшие дыру, полную острых обломков зубов. Казалось, в своей долгой жизни она изглодала столько костей, что это стоило ей потери зубов.
Если я отсюда не выберусь, она обгложет и мои кости.
Ее нос, когда-то кокетливо вздернутый, а теперь наполовину ввалившийся, повернулся в мою сторону. Ткачиха принюхалась.
– Кто ты? – спросила она.
Ее голос – молодой и звонкий – показался мне еще более странным теперь, когда я увидела лицо.
Выбраться. Я должна отсюда выбраться.
Должен же существовать какой-то выход.
Отчаянный, самоубийственный выход.
Я не хотела умирать.
Я не хотела, чтобы меня съели.
Я не хотела погружаться в сладостную тьму.
Ткачиха встала со стульчика.
Я поняла: время, отпущенное мне, истекло до последней капли.
– Что похоже на все, но отличается от всего? – вслух рассуждала она, изящно шагая в мою сторону.
Я все-таки оставалась волчицей.
Просто меня немного загнали в угол.
На столе, в самой середине комнаты, горела единственная свеча. Я не знала, зачем слепой Ткачихе свеча, но мне она очень пригодилась. Я схватила ее и швырнула туда, где громоздились свертки ткани. Точнее – чьи-то сплетенные тела и жизни. Я дала им свободу.
Вспыхнул огонь, и Ткачиха пронзительно закричала. Я думала, от ее крика у меня лопнет голова и вскипит кровь в жилах.
Она метнулась к языкам пламени и, как ни странно, затушила их безупречно красивыми белыми руками, ртом, полным гнилых зубов, и душераздирающим воплем. Казалось, внутри ее нет ничего, кроме зияющей бездны.
А я вдруг поняла, как мне спастись. Очаг. Влезть в него – и дальше, по дымоходу, вверх.
Пространство дымохода было довольно узким, но мое тощее тело помещалось вполне.
Не колеблясь, я схватилась за уступ и подтянулась. От напряжения у меня дрожали руки. Вот тебе и бессмертное тело. Даже после Подгорья я была намного сильнее. А потом ослабла. Конечно, когда тебя чуть ли не каждую ночь выворачивает, даже бессмертное тело останется недокормленным.
Сама виновата. Я позволила им сделать меня слабой. Покорилась, как дикая лошадь, которую долго усмиряли и наконец усмирили.
Кирпичи, густо покрытые сажей, были уложены неровно, и это мне на руку – удобнее лезть наверх.
Быстрее. Надо двигаться быстрее.
Но дымоход сузился. Кирпичи царапали мне плечи. К тому же я задыхалась от зловония: здесь пахло падалью и горелыми волосами. Кирпичи масляно блестели, словно их обильно смазали жиром для жарки…
Я одолела половину пути, когда Ткачиха перестала вопить. Я уже видела солнце, небо и ветви деревьев.
Я схватилась за очередной кирпич, ломая ногти. Собрав все силы, какие оставались, я рывком подтянулась. Руки заныли от напряжения, а потом…
Потом я застряла.
– Что за дерзкий мышонок карабкается по моему дымоходу? – послышалось шипение Ткачихи.
Я глянула вниз. Никак Ткачиха собралась лезть следом? Запрокинув голову, она принюхивалась.
Ее молочно-белая рука ухватилась за уступ, и я вдруг поняла, какое ничтожное расстояние разделяет нас.
В голове стало пугающе пусто.
Я еще пыталась вырваться, но дымоход цепко меня держал.
Значит, мне суждено здесь умереть. Эти красивые белые руки стянут меня вниз, разорвут на куски и… Мне почему-то казалось, что Ткачиха будет пожирать меня по кускам, наслаждаясь моими криками. Покончив с мясом, начнет глодать кости, пока я еще жива.
Меня охватила паника. Я вдруг снова ощутила себя в Подгорье – оно ведь недалеко отсюда, – в зловонной глине. Мидденгардский червь неумолимо приближался, разинув зубастую пасть. Я едва сумела увернуться. Едва…
Воздуха! Мне не хватало воздуха. Она что-то сделала с моим дыханием.
Ногти Ткачихи царапали кирпичи. Она лезла вслед за мною.
Нет! Нет! Нет!
Я билась всем телом, стремясь вырваться из оков кирпичей.
– Воровка, ты никак думала, что сумеешь украсть и улизнуть?
Почему меня Мидденгардский червь не съел? Уж лучше его громадные острые зубы, чем ее гнилые осколки…
«Успокойся».
Слово явилось из темноты моего разума.
Голос, звучавший внутри, был моим голосом.
«Успокойся», – сказала я себе.
«Дыши».
«Думай».
Ткачиха упрямо лезла вверх. Кирпичи трещали и крошились под ее пальцами. Она двигалась, как паук, торопилась ко мне, словно к мухе.
«Успокойся».
Это слово успокоило все вокруг.
Кажется, я произнесла его вслух.
«Успокойся. Успокойся. Успокойся».
«Думай».
Я пережила схватку с червем. Я пережила схватку с Амарантой. Я получила новые способности. Значительные. Такие, о которых не могла и мечтать в своей смертной жизни.
Кто сказал, что я слаба? Я сильна. Я очень сильна.
Опустив руку как можно ниже, я ударила по кирпичам. На Ткачиху дождем посыпались обломки, она зашипела, а я ударила снова, проверяя свою силу.
